Комедия убийств. Книга 1
Шрифт:
— Мама! — закричала Арлетт. — Мама!
— Бежим! — чужим голосом завопил Губерт, протягивая руку, чтобы схватить под уздцы лошадь подруги. Вес кольчуги сместился в одну сторону, и тяжелая броня потянула непривычного к ней всадника вниз, так что он едва не упал.
Летиция, издав победный клич, выхватила у одного из подбежавших разбойников короткое копье и занесла его над головой.
— А теперь ты, маленькая шлюшка! Я видела, как Бибуло смотрел на тебя! Я уже больше не нравлюсь ему, потому что окривела? Да?! Получай!
Всего лишь
Грехобойца, точно устав от нерешительности людей, заржал и ударил передними копытами в дубовые ворота. Обретя равновесие, Губерт пришпорил лошадь и, вцепившись в уздечку кобылы Арлетт, поскакал прочь из замка, провожаемый свистом стрел и ругательствами, изрыгаемыми Летицией.
В тот вечер фортуна мирволила юным беглецам. Их бегство было таким стремительным, что поднятому с постели Бибуло пришлось лишь, скаля зубы, смириться с поражением; а тем временем лошади, благополучно спустившись вниз по склону, весело бежали привычной дорогой, унося седоков все дальше от свирепых разбойников, вперед, навстречу судьбе.
XXXVII
Кто-то ткнул его копьем! Значит, спастись не удалось?!
Богданов подпрыгнул и, повернув голову, ошалело поднял глаза, чтобы увидеть «старого знакомого», Мишу-алкоголика. В облике последнего произошла не столь уж неожиданная метаморфоза. Ценный свидетель по делу о благополучной кончине издательства «Фора» пребывал в изрядном подпитии. Вместе с тем было в Мише что-то странное: не то вопрос, не то мольба в глазах.
Никто, конечно, не тыкал в Валентина копьем, хотя бы потому, что в двадцатом веке, куда возвратился майор из экскурсии в одиннадцатый, копьями в обыденной жизни старались не пользоваться. Просто Миша осмелился потрясти его за плечо и тут же испугался своей дерзости, так как ни в коем случае не мог предположить, что тот подпрыгнет точно укушенный.
— Ты, это… вы того, — пробормотал Миша. — Спали, да?
«Ладно, — подумал Богданов. — В гости к барону Рикхарду я летал во сне. Опять началось… А это что?»
Вопрос имел под собой почву. У самого выхода из двора за спиной Миши темный, как чугун решетки заборчика, печально раскачиваясь, стоял великолепно освещенный игривым весенним солнечным лучиком в дымину пьяный… негр и громко и жалобно икал, а редкие прохожие и любопытные Мишины соседи могли лишь с грустью отметить печальный факт падения нравов среди лиц «африканской национальности».
— Брат! — простонал Миша
– Христом Богом, брат! Помоги!
— Э-э-э… — протянул Валентин, но прежде чем он успел поинтересоваться, чем должен помочь «молит-веинику» Мише, как чернокожий борец с зеленым змием, издав протяжный всхлип, также рухнул на колени.
— Па-ам-маг-ги, бр-рат! — простонал африканец.
— Какого хрена вам от меня надо?! — разозлился Богданов от обилия самозваных братьев. — А ну встаньте!
Ответом ему было нестройное, но истовое «Помоги, брат!».
— Какого хрена?!
— Все тебе расскажем, только выручи, помоги! — взмолился Миша и, косясь себе за спину, проговорил с великой скорбью в голосе: — Это все Мангус, падла черкожопая!
— Я Огюст, — жалобно пропел негр и снова икнул.
— Он, халява, пузырь второй уронил, — продолжал Миша со злостью и добавил: — Теперь икать начал! Смотреть не могу, убил бы!.. Да жалко… Учился у нас, с бабой нашей любовь крутил да присох крепко, а она его послала подальше, вот он и запил, неделю возле меня кантуется. Жалко, живая душа…
Богданов уже ни на секунду не сомневался, что «помоги» и «выручи» в системе понятий Миши означает только одно — «дай на бутылку». А вот что они собираются ему рассказать за следующую пятерку?
— А почему он тут-то болтается? — спросил Валентин.
— Так баба здесь жила, выгнала его, хату заперла, да и свалила… — сказал Миша и сплюнул в сердцах: — Шалашевка.
— Так чего же он в общагу не едет? — изумился майор.
— Так ждет, Рамеа, мать его!
— Чего ждет?
— Так ее, бл…дину, и ждет, — произнес Миша с подлинным сочувствием. — Горюет мужик.
Трагедия неразделенной любви африканца не могла не тронуть майорского сердца, однако отрывать от него — большого и отзывчивого — очередной пятерик он не спешил, решив сначала оценить информацию, которую утаил от него лукавый или нерадивый свидетель, и только потом произвести или не произвести выдачу безвозмездной ссуды.
— Встань и его подними, — приказал майор, опасаясь подвергнуться обвинениям в расизме со стороны прохожих и выглядывавших из окон жителей домов.
Поняв по тону, что надежда не умерла, Миша встал и, подойдя к товарищу, начал уговаривать того подняться, что Огюст и сделал, икая и всхлипывая:
— Я Нина любить, жениться хатеть, он ушел, я совсем помирать…
— Не надо, Мангус, помирать, — уговаривал его Миша, — бабу другой находи… тьфу, мать, привязалось! Другую найдешь!
— Ну, говори, мне некогда, — пригрозил Богданов. — Что там еще?
Забыв об Огюсте, Миша снова подбежал к Богданову и быстро-быстро заговорил, показывая куда-то в сторону.
— Тут рядом, тут недалеко, — начал он и сбивчиво принялся объяснять Валентину суть дела.
— Покажешь, и если наврешь, пришибу, понял? Из-под земли достану! — заявил майор, сверля глазами алкаша.