Коммуна, или Студенческий роман
Шрифт:
Разумеется, Полина успевала с утра пораньше и в перерывах пообщаться с ребятами, особенно с Примусом и, конечно, с Кротким, но… С последним они как-то отдалились друг от друга. Сформированные в колхозе парочки ходили, держась за ручки, сидели на лекциях, держась за ручки, а то и за что придётся. В общем, кто держался, а Вадя с Полиной – отдалились. Вернее, она не проявляла инициативы, а он… Сложно сказать.
– Ты чего как дурак?! – удивлялся Примус.
– А что я должен делать? «Полина, что ты делаешь сегодня вечером?»
– Отчего бы и нет?
– И она мне ответит, что сегодня вечером она занята.
– Значит, не спрашивай. Просто купи билеты в то же кино.
– Кино. Детский сад какой-то!
– Ну да, ну да! Ты же у нас взрослый мужик! Ну, тогда
– Примус, ты совсем ёбнулся?
– Не я, мой друг! А именно… «не будем показывать пальцем, хотя это был слонёнок». К слову, такой сценарий ни одной из женщин не стоило бы предлагать, из минимального уважения, так сказать, да некоторые и предложений не ждут. Да. Так о чём я? Кино тебе, значит, детский сад? И не общага? Что ж тебе, бедолаге, делать? Остаются только переменки. Или можешь замутить что-нибудь необычное. Например, утренний кофе. Романтическим девушкам это очень нравится. Лучше бы утренний кофе, конечно, в постель, но раз пока постели нет, можно начать с малого. Прикинь – свидание не вечером, а утром! Занятия в девять начинаются? Значит, в восемь пятнадцать ты ждёшь её с термосом кофе на парапете бульвара. Как тебе?
Да-да, увы и ах. Даже утренний кофе, так полюбившийся Полине, был создан не Вадей, а всё тем же Примусом. Придумал он это для себя, но вполне отдавал себе отчёт в том, что с ним Полина Романова пить кофе по утрам на парапете бульвара не будет. Статью не дотянул. Невысок, не так широкоплеч, не так ясно голубоглаз, да и всё остальное тоже немного не так, как у Вади.
Ну, зато Примус не считал кино детским садом. И Полина с удовольствием ходила с ним. И даже в кафе – поесть взбитых сливок. Потому что Коротков и взбитые сливки считал этим…
– Знаешь, не могу представить, что сижу здесь с Кротким, – говорила Примусу Полина, сидя с ним в подвальчике «Калинки», знакомой ещё со школы, на Чичерина угол Советской Армии. – Вот никак не укладывается в голове: «Вадим Коротков поедает взбитые сливки». Вот с тобой – на ура идут! Ты сам сбегаешь, наберёшь. И с курагой, и с черносливом, и с изюмом… Или вот кино. Не могу представить себя с Вадей.
– А со мной?
– С тобой в кино я смотрю кино! – смеялась Поля. – К тому же ты потом очень интересно рассказываешь. И даже в глупой комедии всегда выуживаешь какую-нибудь изюминку.
– Ну, примерно это я и предполагал. Пойду возьму себе ещё. С изюмом. А тебе с чем, дорогая?..
После первой лекции следовала вторая. А затем какое-нибудь семинарское занятие. Впрочем, могло быть и наоборот. Сперва – добро пожаловать в анатомический зал, к цинковым столам. Затем – на пару биологии. А вот уже под занавес – лекция. Или даже две. Колхоз не уставал напоминать о себе уплотнённым расписанием. Так что кофе на бульваре, а затем метания Пастера – Короленко – Академика Павлова – Пастера. Коротенькие перерывы – на сладкое. После занятий надо было тащиться в ту же анатомку, сдавать студенческий билет, получать в обмен препарат и добросовестно зубрить. Первый семестр первого курса запомнился Полине беспросветной зубрёжкой. Дома она раньше десяти часов вечера не появлялась. Мама сперва очень сильно возмущалась подобным обстоятельством, чем, в свою очередь, очень сильно возмущалась Полина. Казалось бы, какая мать не будет рада тому, что её дитя, отсидев на занятиях до пятнадцати ноль-ноль или частенько даже до семнадцати тридцати, не ныряет с головой в подозрительные утехи юности, а тащится сперва в библиотеку, а затем – в анатомку, демонстрируя таким образом невероятное прилежание? Какая-какая! Полинина! Той везде чудился разврат и прочие греховные падения. Кто другой уже давно бы сломался, подчинился воле матери и погрузился бы в тот самый разврат, поскольку юность склонна страдать синдромом: «Куплю билет и назло кондуктору пойду пешком!» Не будем идеализировать Полину – частенько ей именно этого и хотелось. Но она превозмогала себя и снова и снова тащилась по маршруту занятия-библиотека-анатомка. В анатомке, кстати, по вечерам иногда бывало жутковато. Но в библиотеке сразу после занятий – тесно, да и книги нужные уже заняты. В этом «лучшем из миров» толковые печатные издания всегда существуют отчего-то в обидно малых количествах. Зато остальными можно укомплектовать нужники сёл Глубокое, Низкое и Непотребное по всей стране! Так что Поля предпочитала расходиться с потоком в разных направлениях. Толпа – в анатомку, она – в библиотеку. Что-нибудь нужное да выкопаешь – когда без запарки-то. Они в библиотеку, она – в анатомку. Медитировать и зубрить в жуткой тишине.
Частенько компанию ей составляли Вольша, Нила и Примус. Странноватые такие четыре мушкетёра. Вадим всё время был чем-то занят, да и к усидчивости упорной зубрёжки не был расположен. Слишком подвижный. Работал санитаром в психушке, грузчиком на хлебокомбинате и ещё иногда – тут уже вместе с Примусом – вагоны в порту разгружал. Для этого, между прочим, очередь надо было выстоять, потому что нищих молодых здоровых студентов в городе вузов – Одессе – было очень и очень много. А порт – один. И при всей его пропускной способности не мог единомоментно удовлетворить желание всех студентов просто вкусно поесть на честно заработанные. За апельсины платили больше, чем за лук в сетках. За пыльный кокс – меньше, чем за каменный уголь. И за всё вместе ископаемое – жальче, чем за апельсины. Вот вам и Рио-де-Жанейро с социалистическим уклоном! Для тех, кто понимает.
– Примус, зачем ему столько денег? – спрашивала Полина.
– Ты чего у меня спрашиваешь? Вот у него и спроси, если интересно. Лично мне вагонов для пропитания вполне достаточно. Ну и к тому же умный человек должен зарабатывать этим самым! – Примус стучал по выданному в обмен на студенческий билет настоящему человеческому черепу. – Интеллектом! Я, например, собираюсь ленинским стипендиатом стать по результатам первого курса. А недавно зашиб тысячу рублей не на угле, а на… Тсс! – Примус оглянулся и понизил голос: – Слушайте, девки, сюда. Задружился я тут с санитаром судебки…
Примус решил подыскать себе работёнку. Исключительно ради хлеба насущного с маслом, но чтобы не слишком вдалеке от магического круга: «институт-библиотека-анатомка». Потыкался туда-сюда – в морге все приличные места заняты. В инфекционной больнице – живые люди, тёплое говно и всякие прочие неприятные субстанции. И не то чтобы – да за-ради бога! – но пропускать занятия, подхватив какую-нибудь шибко вирулентную дерьмогонную или сыпучую хворь, в планы Примуса не входило, потому что – см. пункт про получение Ленинской стипендии.
– Я до того и туда и сюда, но всё непруха! А тут иду весь такой печальный от инфекционки, а в углу, у стены, если от ректората прямо идти, вижу на воротах надпись: «Одесское патологоанатомическое бюро судебной медицины. Кафедра судебной медицины» и прочее бла-бла-бла. Думаю, где наше не пропадало? За спрос не бьют! Зашёл. Туда-сюда погоняли, наконец на какого-то дядьку здоровенного вышел. «Не нужны ли вам, – спрашиваю его, – какие-нибудь чернорабочие на манер санитаров? Я человек непьющий, к тому же студент вот этого самого медицинского института, при котором и ваше заведение немного кафедра! Полагаю, что очереди к вам тут сильно длинной из блатных не стоит. И »зеленухи», недельку-другую в солёной морской воде пролежавшие, прямо во дворе свалены, явно из-за недостатка проворных рабочих рук!» В общем, обаял дядьку. Он мне, мол, приступай прямо как только сможешь, трудовую заноси, когда хочешь! Уточнил, правда, точно ли я непьющий. Я ему честно признался, что в компании с красивыми девушками – пьющий, но утопленники меня никогда не располагали к подобным утехам, скорее, только к многократному повторению Вильяма нашего Шекспира. – Примус внезапно вскочил из-за стола и, став в проходе, стал громко декламировать, несмотря на предыдущую таинственность: