Комната с видом на звезды
Шрифт:
– Вы ведь понимаете, что Леша на вас обижен, и вы не можете просто ворваться в лавку и приказать ему уходить?
– я пыталась объяснить Борису, что он совершает ошибку.
– Не могу?
– усмехнулся в ответ Артемьев.
– Кристина, ты видела меня два раза в жизни, и ты даже не представляешь, что я могу.
Холодный тон Бориса напомнил, с кем я имею дело. Да, там, на собачьих бегах, мне показалось, что я разглядела в нем человека, но сделать это снова будет непросто.
– Зачем вы так?
– не понимала я.
– Леша хороший парень, у него доброе сердце. Вам не приходило в голову
– Похоже на комплимент, - мои слова не тронули Бориса. Он шел к парковке, и я зачем-то тащилась рядом. Как же мне достучаться до него? Как объяснить, что жестокость ничего не решает?
– Когда я была маленькой, - вспомнила я, - мы с отцом летом брали велики и выезжали за город, устраивали пикники. Было так весело!
Кроме этих слов в моем голое прозвучало что-то такое, отчего Борис не смог отмахнуться. Детская радость, искренняя и беспечная. И он почувствовал ее. Оттого Артемьев не смог ответить что-то ироничное, хоть в его способностях острить я не сомневалась.
– А что случилось потом?
– задал он вопрос. Похоже, он ожидал истории с грустным концом, но пришлось разочаровать его.
– Да ничего, - пожала я плечами.
– Просто велики уже не актуальны, и я слишком ленивая, чтобы выползать куда-то. Поэтому мы с отцом играем в нарды.
Только теперь Борис понял меня. Я пытались не разжалобить его, но показать, что можно жить иначе.
– У меня слишком много работы, - упрямо бросил он.
– Как и у моего отца, - согласилась я.
– Как и у всех других людей. Это же просто отговорки, они ничего не значат.
Борис какое-то время молчал. Может, он придумывал новую идиотскую шутку, или просто не хотел начинать спор.
– Ладно, признаюсь, ты раздражаешь меня чуть меньше, - почему-то сказал он и отключил сигнализацию на своем автомобиле.
– Тебя подвезти?
– Нет, спасибо, - отказалась я.
– Ездить в машине с опасными незнакомцами моветон.
Борис захохотал.
– А доставать незнакомцев, это как?
– поинтересовался он. Его рука пыталась отдать мне зонт, но я кивком головы отказалась. Тогда он свернул его и открыл дверцу.
– У нас свободная страна, достаю кого хочу, - заявила я.
– Твоя жизненная позиция впечатляет, - улыбнулся Борис из салона.
– Впиши это в свое резюме. Креза ведь потребовал у тебя резюме? Иначе инспекторы вернутся и проверят.
Я улыбнулась, глядя в сторону, туда, где над линией горизонта виднелась светлая полоса синего неба. Там не было дождя, ветер пригнал его к нам.
– Что поделать!
– проговорила я.
– В конце концов, их заключения не самое главное в жизни.
– А что главное?
– заинтересовано спросил Борис, и его глаза чуть прищурились.
– Семья, которая тебя ненавидит, потому что ты слишком сильно старался для них?
Я услышала в его голосе досаду и злость. Но так злится старик. Он уже ничего не может сделать, да и не хочет. Просто повторяет то, что не дает ему покоя.
– Главное это настоящий момент, - негромко сказала я, обращаясь к старику внутри Бориса.
– И то, как ты его проживаешь. Нужно быть счастливым здесь и сейчас.
Артемьев ничего не
***
В день похорон Вари вновь стояла чудесная погода, почти в точности повторяющая момент смерти женщины. У гроба стояли не только мы с бабушкой. Приехал отец Андрея и Лидия, в которой уже нельзя было угадать сходства с сестрой, а тем более, с той девочкой на фотографии. Их встреча с бабушкой была теплой от радости и влажной от нахлынувших слез. Я заметила, как не хватало им друг друга, и, хоть письма поддерживали меж ними связь долгие годы, они не могли заменить настоящей встречи. Вскоре к ним подошел Юрий Витальевич, которого Лидия узнала не сразу. Не хватало только Кормышова.
Я все еще носила в рюкзаке тот синий блокнот, в котором Варя писала свою трагическую историю. Почерк на его страницах менялся в зависимости от состояния Вари. Порой он тихими, укрощенными буквами строился вдоль линейки. А иногда срывался, точно сердечный ритм, и прыгал по листу, теряя здравый смысл и привычные очертания. Почти до рассвета я отважно пробиралась сквозь эти письмена. Их смысл не сильно разнился с тем, что мне удалось узнать самой, но было приятно ощущать в этом блокноте частицу человеческой души. Написав слово чернилами, мы даем ему силу, которую не может забрать смерть. Я достала дневник Вари и подумала, что будет правильно отдать его отцу Андрея. Он первый, кого коснулся этот обман. Пусть прочтет правду и знает, что его мать ни в чем не виновата, и все, что сейчас обрушилось на него, лишь следствие чудовищной болезни разума.
– Это принадлежало ей, - проговорила я, не осмеливаясь назвать Варю матерью этого человека.
– Возьмите.
Андрей в этот момент подошел к отцу и вопросительно взглянул на нас.
– Не думаю, что я имею отношение к этому, - сказал отец Андрея.
– Может, ты возьмешь?
Он кивнул сыну.
– Дневник твоей бабушки, - пояснила я. Сажнев какое-то время смотрел на него, на мою протянутую руку, а потом покачал головой.
– Извини, Кристин, - пробормотал он.
– Я тоже не могу...
– Спасибо, - отец Андрея слабо улыбнулся мне. По его лицу было видно, что он еще не до конца осознал все произошедшее. Еще не до конца понимал, что его настоящая мать умерла. Я не могла осуждать его. Он не знал матери, она была для него чужим человеком. Не смея настаивать, я отошла от них. Почему-то никому здесь не было дела до этого блокнота. Он лежал в моих ладонях почти невесомой ношей и будто спрашивал, что я буду делать с ним.
Как поступить правильно? Может, положить его в гроб вместе с той, кто написал эти строки? У меня еще оставалось на это время, но что-то остановило меня. Я снова убрала блокнот в сумку. Эта не только история Вари. Она еще и моя. Я сохраню ее и, когда кто-то спросит меня, - Андрей или его отец, - что же на самом деле случилось много лет назад в подсобке института, мне будет, что показать.