Конан из Киммерии
Шрифт:
Запораво сражался, как не сражался еще ни разу в жизни. Он истратил все силы, отбивая клинок, который молнией блистал над его головой. Замешкавшись, он пропустил страшный удар рукоятью меча, и его рука онемела по самое плечо. А за этим ударом тотчас последовал другой, столь чудовищной силы, что острие меча пробило кольчугу и ребра, как бумагу, и насквозь проткнуло сердце. Губы капитана искривились в смертной муке, но он, верный до конца своей мрачной, высокомерной натуре, не обронил ни звука. Он умер еще до того, как его тело вытянулось на истоптанной траве, усеянной кровавыми росинками, которые, подобно рубинам, сверкали в солнечных лучах.
Конан пучком травы стер кровь с меча, ухмыльнулся с удовлетворением, но без злорадства, потянулся, как огромный кот, и замер. Довольное выражение сошло с его лица, сменившись настороженностью. Он застыл как истукан, с мечом наизготовку. Его взгляд поднялся с тела поверженного противника, двинулся вкруг, по деревьям, по синеватому пейзажу за ними, и обнаружил нечто фантастическое, невероятное, не поддающееся объяснению. Над округлым абрисом далекого холма он увидел силуэт высокого, черного, нагого человека, который нес на плече другого человека — тоже обнаженного, но белого. Зрелище исчезло так же неожиданно, как и возникло, и Конан остался в полнейшей растерянности.
Пират снова осмотрелся, неуверенно глянул в том направлении, откуда пришел, и выругался. Он пребывал в замешательстве, даже в беспокойстве, если это слово применимо к обладателю стальных нервов. Посреди пейзажа, хоть и экзотического, но вполне реального, он увидел мираж — блуждающего призрака из кошмарного сна. Ни тени сомнения в остроте своих глаз, в здравости своего рассудка Конан не допускал. Он знал доподлинно: только что перед ним возникло нечто таинственное, жуткое, сверхъестественное, чуждое. Что же означало это появление исполинского черного существа с белым пленником на плече?
Не зная, что и думать, Конан зашагал в ту сторону, где появилась и исчезла удивительная картина. О том, насколько разумно и оправданно такое действие, он даже не рассуждал. Достаточно было того, что его охватило жгучее любопытство. Он просто не мог не поддаться соблазну.
Холм за холмом оставлял он позади. Все эти возвышенности были похожи друг на друга как две капли воды, покрытые густой сочной травой, с купами деревьев там и тут. Приходилось то подниматься по склонам, то спускаться, но в целом местность понемногу повышалась.
Путь вскоре наскучил киммерийцу, череда округлых вершин и неглубоких лощин казалась бесконечной. Но в конце концов пират поднялся на холм, который, по-видимому, был самой высокой вершиной на острове, и застыл как вкопанный при виде блистающих зеленых стен и башен. Пока он не добрался до этого места, они, сливаясь с зеленью ландшафта, были совершенно незаметны для его зорких глаз.
Некоторое время киммериец стоял в нерешительности, лаская рукоять меча, затем, палимый любопытством, двинулся дальше и приблизился к высокой арке в стене между двух башен. Все было тихо, вокруг вроде бы ни души. Конан осторожно заглянул в арку и увидел небольшой двор, заросший сорной травой. Двор был обнесен круглой стеной из полупрозрачного зеленого материала. Таких арок, как эта, в стене было еще несколько.
С мечом наизготовку Конан наугад выбрал одну из арок и, пройдя на цыпочках через нее, оказался в таком же точно дворе, как предыдущий. Над противоположной стеной он увидел шпили каких-то построек — очевидно, башен, но очень уж непривычной формы. Одна из этих башен врезалась в двор, где стоял Конан, в нее вела широкая лестница. Киммериец двинулся вверх по ступенькам, гадая, действительно ли все это с ним происходит наяву, или он опьянен черным лотосом и грезит. Он поднялся по лестнице и очутился на огороженном каменными перилами выступе, а может быть, на балконе, — не разобрать, очень уж странная архитектура. Отсюда можно было различить детали построек, но они ему ничего не говорили.
По спине пробежал холодок при мысли, что эти башни не могли быть построены руками нормальных человеческих существ. В этой архитектуре прослеживались симметрия и система, но они были абсолютно чужды человеческому разуму. Разобраться в планировке этого городка — или замка? — не представлялось возможным, у Конана лишь сложилось впечатление, что он представляет собой огромное скопление дворов, преимущественно круглых; каждый двор окружен своей стеной, а в соседние из него можно проникнуть через арки. Дворы эти группировались вокруг расположенных в центре замка загадочных башен.
Конан повернулся спиной к башням и вздрогнул, съежился у парапета, до глубины души потрясенный увиденным.
Площадка, на которой он стоял, возвышалась над противоположной стеной, и Конану был виден соседний двор. Стена этого двора разительно отличалась от других, которые он успел здесь увидеть. Она не была гладкой. Ее пересекали длинные ряды выступов, усаженных какими-то странными гроздьями, разглядеть которые ему не удалось. Впрочем, в тот миг он не слишком внимательно смотрел на стену. Его взгляд привлекла к себе группа существ рядом с темно-зеленым бассейном в центре двора. Нагие существа были черны и человекоподобны, и самое низкое из них, если бы выпрямилось, оказалось бы выше Конана на две головы. Рослый пират с трудом достал бы ему до плеча.
Пожалуй, этих массивных существ можно было назвать стройными, их мускулистые тела обладали непривычной человеческому оку грацией и красотой. Но даже с такого расстояния Конан рассмотрел нечто демоническое в их лицах.
В центре этой группы стоял, съежившись от ужаса, обнаженный юноша, в котором Конан узнал юнгу с «Головореза». Значит, это он был пленником, которого несло по склону черное существо? Тогда Конан не слышал шума схватки, он и теперь не замечал крови или ран на лоснящейся коже великанов цвета эбенового дерева. Скорее всего несчастный юнга забрел слишком далеко от берега и от своих товарищей, и его подстерег и схватил черный островитянин.
Конан, за неимением лучшего определения, решил называть этих существ черными людьми, хотя инстинктивно понимал, что они — не люди в привычном смысле этого слова.
Расстояние было слишком велико, и звуки не достигали Конана. Черные люди обменивались друг с другом кивками и жестами, но создавалось впечатление, что они не обладают даром речи, — во всяком случае, их губы не шевелились. Один из них, сидя на корточках подле дрожащего от страха юнги, держал в руках какую-то вещицу, похожую на флейту или свирель. Он поднес ее к губам. Конан не услышал ни звука, но молодой зингарец услышал или почувствовал голос флейты. Он дрожал и корчился, точно в агонии. Спустя несколько мгновений в этих корчах появилась упорядоченность, движения стали ритмичными, дрожь переросла в ужасные содрогания всего тела. Юноша танцевал — так кобры танцуют под дудку факира. Но не было никакого пыла, радостного упоения, азарта в этой пляске, были только ужас и отчаяние. От этого зрелища Конана пробрал озноб. Казалось, немая музыка впивается жестокими когтями в самые глубокие тайники души зингарца и с демонской жестокостью вырывает из него проявления затаенных пороков и страстей. Это были конвульсии непотребства, пароксизмы похоти, противоестественное извержение тайных вожделений. Это было желание без удовольствия, боль, сросшаяся с похотью в одно целое. Как будто на глазах у Конана с души несчастного паренька срывали один за другим покровы, и вот она осталась совсем нагой и все ее мрачные, не знавшие света загадки разом оказались на поверхности.