Конан из Киммерии
Шрифт:
Примерно такие мысли промелькнули в голове Запораво, когда он, лаская рукоять шпаги, ощупывал подозрительным взглядом пришельца. А о чем размышлял Конан, по его лицу угадать было невозможно.
Сложив руки на груди, он стоял на юте каракки с такой же безмятежностью, с какой бы стоял на Палубе собственного судна. С его губ не сходила высокомерная улыбка, и ни малейшего беспокойства не было в синих очах.
— А тут тебе что понадобилось? — проворчал вольный мореход.
— Вчерашнюю ночь я собирался провести в Картахе, в одной теплой компании, — отвечал Конан. — Но все сложилось не так, как мне хотелось бы, и перед восходом луны пришлось срочно отплыть в утлой лодчонке. Ночь напролет я орудовал веслами да вдобавок вычерпывал воду из дырявого корыта. А когда рассвело, я заметил твои паруса и рассудил, что вплавь доберусь сюда быстрее, чем на проклятой посудине.
— Ты здорово рисковал — эти воды кишат акулами, — проворчал шкипер, но Конан только пожал в ответ широкими плечами.
Снизу на возвышение юта, где происходил этот разговор, глядело множество глаз. Глядело с любопытством и настороженностью. Хватило бы одного слова Запораво, чтобы вся команда обнажила абордажные сабли, ринулась наверх и, как ураган, смела незнакомца, хоть он и выглядел сильным и опытным бойцом.
— У меня торговое судно, а не ночлежка для всяких безвестных бродяг, которых носит по волнам, — угрюмо молвил шкипер, — С чего ты взял, что я не прикажу сейчас же бросить тебя обратно в море?
— На торговом судне всегда найдется работа для пары опытных рук, — логично возразил Конан, даже не подумавший рассердиться.
Запораво вновь насупился, но вскоре решил, что незнакомец прав. И это решение сгубило старого морского волка, и он потерял все: команду, женщину, жизнь. Но, разумеется, предвидеть будущее он не мог. Ему не нравился этот дерзкий чужак, как он выразился, «безвестный бродяга, которого носит по волнам», волею судьбы оказавшийся на борту его судна. Но ведь он не причинил никакого зла капитану. Разве что вел себя слишком уж непринужденно и самоуверенно, без того раболепства, которое, на взгляд Запораво, должен был бы проявить в такой ситуации любой человек, не желающий снова очутиться среди акул.
— За работу будешь получать кормежку, а о денежном жалованье даже не мечтай, — заявил Ястреб. — А сейчас топай вниз и всегда помни: на этом борту один закон — моя воля.
Крепко сжатые губы барахского пирата растянулись в ухмылке. Он без промедления, но и без суетливости повернулся и сошел по трапу на нижнюю палубу. Санчу, которая, вся обратившись в слух, не упустила ни единого слова из этого краткого диалога, он больше не удостоил взглядом.
Как только его нога коснулась настила нижней палубы, вокруг него столпился весь экипаж. Он целиком состоял из обнаженных до пояса зингарцев. Пестрые шелковые шаровары на них были в пятнах корабельной смолы, на мочках ушей, на рукоятях абордажных сабель и кинжалов блистали самоцветы. На борту появился новенький — что ж, на то есть старинный обряд приема в члены экипажа, и сорвиголовы предвкушали удовольствие. Чужаку предстоит пройти испытание, которое и определит его будущее положение среди матросов.
Запораво, стоявший на возвышении юта, очевидно, уже успел забыть о существовании Конана, однако Санча по-прежнему со жгучим любопытством следила за происходящим. Ритуал посвящения был ей не в диковинку, она сознавала, что это будет суровое испытание и, возможно, не обойдется без крови. Однако, хоть и не первый год была она знакома с крутыми нравами и обычаями морских разбойников, до опыта киммерийца ей было далеко. Когда его взяли в кольцо люди с явно угрожающими выражениями физиономий, он только ухмыльнулся и обвел их безмятежным взглядом. На его лице никакой угрозы не было, лишь непоколебимая уверенность в себе.
Да, он был далеко не новичок и знал правила игры, неписаные законы моря. Если бы несколько минут назад он поддался гневу и ударил капитана, весь экипаж волчьей стаей бросился бы на него. Но с капитаном удалось договориться, а это значит, что наладить отношения с командой будет еще проще. Надо только одолеть в поединке того, кого выставят матросы для «проверки» новичка.
Расталкивая плечами товарищей, вперед прошел избранный для этой задачи человек — кряжистый, жилистый, звероподобный. Точно тюрбаном, его бритая голова была обмотана шелковым кушаком цвета крови. Костистый подбородок выдавался далеко вперед, на физиономии, изборожденной страшными шрамами, казалось, навсегда застыла злобная гримаса. Его взгляд лучился презрительным вызовом, таким же вызовом веяло от походки враскачку. От природы он был груб, жесток и примитивен; столь же грубым, примитивным и жестоким способом он завязывал ссору.
— Так ты, стало быть, с Барахских островов? — сверкнул он волчьим оскалом. — Но мы-то знаем, что там водятся только собаки, а мужчин и в помине нет. Вольные моряки плюют на барахскую сволочь, вот так! — Он плюнул, целясь в лицо чужаку, и схватился за абордажную саблю.
Но пришелец с Барахских островов опередил его. Движение Конана было стремительным, настолько молниеносным, что его никто даже заметить не успел. Кулак северянина. силой и крепостью не уступавший кузнечному молоту, врезался в нижнюю челюсть наглого морехода. Ноги зин-гарца оторвались от палубы, он пролетел несколько футов и бесформенной грудой остался лежать у фальшборта.
Конан неторопливо повернулся к остальным членам экипажа. В его лице ничего не изменилось, разве что постепенно мерк блеск глаз. Не было больше нужды подогревать в себе ярость — испытание новобранца закончилось так же внезапно, как и началось. Несколько матросов подошли к своему приятелю, подняли. У него безвольно моталась голова, сломанная челюсть отвисла.
— Клянусь Митрой, этот чужак ему шею сломал! — пробормотал человек с широкой, черной как смоль бородой.
Конан расхохотался:
— У вас, вольные мореходы, больно уж косточки хрупкие. Любой из наших барахских «псов», получив такого тумака, разве что слегка почешется. Есть еще желающие сунуться ко мне с сабелькой? Нет таких глупцов? Вот и прекрасно. Значит, мы теперь друзья, да?
Поскольку испытание он выдержал по всем правилам, нашлось несколько человек, уверивших его, что он принят. Две пары загорелых до черноты рук отправили мертвеца за борт, и вскоре в том месте, куда упал труп, добрый десяток акульих плавников разрезал воду. Конан со смехом потянулся, как исполинский кот, всем своим могучим телом и поднял глаза на ют. Санча наблюдала за ним, перегнувшись через планшир ограждения юта, алые губки были разжаты, черные глаза блестели от любопытства. Солнце висело как раз за ее спиной, очерчивая гибкую фигурку, пронизывая лучами легкую материю платья. Вдруг на нее упала мрачная тень капитана. На хрупкое плечо девушки тяжело легла мужская ладонь. Этот жест вкупе с угрюмым, полным угрозы взглядом, брошенным Запораво вниз, красноречиво говорил о том, кто хозяин на этом судне.
Конан ничего не сказал на это, лишь ухмыльнулся капитану. Но едва ли Запораво способен был разгадать значение этой ухмылки. Он совершат ошибку, свойственную многим тиранам. Привыкнув жить в гордом уединении, на возвышении юта, этого символа власти на корабле, он считал людей, обитавших на нижней палубе, низшими существами. Ему бы убить Конана, как только тот оказался на его борту, но Запораво, упиваясь своим величием, проворонил шанс. Конан отправился на нижнюю палубу, к своре таких же, как он, презренных псов, и у шкипера не возникало даже мысли о том, что кого-то из них следует опасаться. Он так долго прожил наверху, он сломал, раздавил, уничтожил стольких врагов, что теперь подсознательно мнил себя божеством, которому не страшны ничьи козни и посягательства.