Концерт Чайковского в предгорьях Пиренеев. Полет шмеля

Мерлин Артур

Она смотрела на меня строго и требовательно. Она хотела получить конкретный ответ на свой конкретный вопрос.

— Да, я смотрел и мне не понравилось, — ответил я. — Скажу вам больше. Я в отчаянии. И очень боюсь, что у нас мало времени до премьеры.

— Но вы сами виноваты, — сказала Семенова голосом профсоюзного лидера. — Вы ничего толком нам не объяснили. Я, например, не понимаю, что я должна играть.

Я вздохнул. Бывает. Но ничего не поделаешь. Она — актриса и у нее вопросы. Она не понимает, и я должен ей объяснить.

— Чего

вы не понимаете? — сказал я, стараясь внутренне настроиться на нужный лад.

— Ну вот, эта первая моя сцена, — сказала Семенова. — Глостер убил моего мужа — Эдварда. И я знаю об этом. А этот же Глостер теперь меня соблазняет. Это делается цинично. Он как будто заранее уверен в моей женской слабости. Уверен в том, что я пойду с ним в постель, едва он меня позовет. Он держится так, словно он меня осчастливит… А я, вместо того, чтобы плюнуть ему в рожу и уйти, вдруг соглашаюсь и отвечаю ему взаимностью.

— Да еще над гробом убитого им мужа, — подхватил я. — Старик Шекспир не давал нам поблажек. Он жестко выстраивал схему.

— Ну да, — сказала потерянно Семенова. — Я не понимаю, как я должна это играть. Это невероятно. Так быть не может. Объясните мне, что я должна чувствовать?

Вот классический актерский вопрос. Нас еще в институте предупреждали, что это любимый вопрос у русских актеров. «Что я должна чувствовать?» А действительно, что она должна чувствовать в этом эпизоде? Откуда я знаю? Трагедия хорошая, но этого момента я и сам не понимал. Однако, сказать такое — значило расписаться в том, что ты никудышный режиссер. А ронять свою марку — это стать кандидатом на расправу в театральном коллективе.

Хорошо, на этот случай есть режиссерский прием. Пусть Семенова думает сама. И если придумает, то будет думать всю оставшуюся жизнь, что это я ее натолкнул…

— Хорошо, — сказал я решительным голосом, как будто знал ответ на ее вопрос, и просто хотел чтобы она поразмышляла сама. — Вы замужем?

— Да, — ответила Семенова, почему-то краснея.

— Вы любите своего мужа?

— М-м… В общем, да, — сказала она.

— Представьте себе, что у вас есть сосед. Ну, он живет с вами в одном доме или друг детства… И вы к нему неравнодушны. Ну, он вас волнует. Представили?

Семенова залилась краской и молчала.

— Представила, — наконец сказала она. По ее глазам я понял, что она добросовестно постаралась и представила…

— И вот этот сосед убивает вашего мужа, — сказал я. — А потом приходит к вам и начинает домогаться вас. Вот и представьте себе, как бы вы могли реагировать на эту ситуацию. Только не забывайте, что он вас волнует…

— А зло всегда волнует, — вдруг сказала тихо Семенова. — Добро убаюкивает, а зло, как раз, — волнует. Возбуждает, — добавила она и внезапно усмехнулась одними глазами.

— Знаете, — сказала она. — Я где-то читала, что смерть тоже очень возбуждает. Что вид покойника вызывает возбуждение.

— Вы имеете в виду — половое возбуждение? — спросил я.

Мне это никогда не приходило в голову.

— Ну да, — сказала Семенова. — Это я читала, — добавила она поспешно. — Я не про себя, конечно, говорю.

— Это я понимаю, — заверил я ее поспешно.

Семенова встала. На лице ее было просветление. Она потопталась и сказала:

— Ну ладно. Я пойду подумаю.

— О чем? — спросил я. — О нашем разговоре?

— О соседе, — опять усмехнулась она загадочно и ушла.

— Да, — меланхолично подумал я. — Почему только Потапова приходит с предложением сделать минет? С Семеновой было бы гораздо интереснее. Все-таки я был прав, назначив ее на эту роль. Она гораздо глубже.

Вот это и было ответом всем тем, кто удивлялся, почему Семенова на этой роли лучше Потаповой. Она — глубже. А значит — неоднозначнее. Может быть, что-нибудь она и придумает к завтрашней репетиции. Какой-нибудь прием…

Наступил следующий день. С утра опять мы репетировали первое действие. И я понял, что не ошибся в Семеновой. Судя по всему, она что-то почерпнула из моего путаного объяснения. Загадочная профессия — актер. Он может вдруг понять из твоих слов то, что ты и сам не понимал, когда говорил…

Стоял гроб с трупом Эдуарда. Была сцена объяснения Глостера и Анны. Герцог уговаривал леди Анну отдаться ему — убийце ее мужа. Она отказывалась, позорила его. А потом вдруг я почувствовал, как в леди Анне нарастает волнение.

Она почувствовала притяжение зла. Его магическую силу. Ее стал возбуждать такой цинизм и потребительское, наглое отношение к ней Глостера.

Она поражалась его жестокости, его цинизму. Это была для нее бездна зла. И она, эта бездна, пугала ее и влекла к себе одновременно.

И она не выдержала. Что-то таинственное в ней победило, так бабочка бессознательно летит на огонь. Огонь опалит и убьет ее, но она все равно летит туда. Это как притяжение зла.

«Доброта убаюкивает», — сказала вчера Семенова…

Леди Анна ушла, и Глостер произнес свой монолог ей вслед:

— …И все ж она моя. Ха-ха! Уж своего она забыла мужа, Эдварда храброго, что мной в сердцах Убит три месяца тому назад Она свой взор теперь к тому склонила, Кто принца нежного скосил в цвету И дал ей вдовью горькую постель,— Ко мне, не стоящему пол-Эдварда, Ко мне, уродливому и хромому…

И в этот момент меня осенило! Так вот что там произошло… Вот то, чего я не мог вместить в свое сознание. Чего я так и не понял бы наверное, если бы мне не помогло прозрение актеров…