Кондотьер Богданов
Шрифт:
— Можешь говорить, кондотьер?
Богданов моргнул. Кивать головой было страшно. Наемник всмотрелся в его лицо.
— Надо еще! — сказал озабоченно и пошел к лавке. Нацедил полную кружку из бочонка, разбил в нее два яйца, перемешал грязным пальцем. «Я не буду это пить!» — хотел сказать Богданов, но вместо этого припал к кружке. Внутрь текла роса. Она остужала воспалившиеся внутренности и расслабляло тело. Скоро оно стало тяжелым и пухлым. Голова больше не болела.
— Когда перепьешь — лучшее средство! — сказал Конрад, ставя кружку. — Пиво со свежим яйцом. Проверено не однажды.
Богданов
— А где?…
— Анна убежала. Обиделась.
«Нечего лезть к больному!» — хотел сказать Богданов, но промолчал. Лицом выразил сожаление.
— Ей вчера досталось! — сказал Конрад. — Княжна хотела зарезать. Решила, что опоила тебя. Еле отстоял. Сегодня прибежала чуть свет. Плакала…
— Позови ее!
Конрад вышел. В дверь тихонько скользнула Лисикова и замерла на пороге. Богданов поманил рукой.
— Прости! — сказал, когда подошла. — Голова зверски болела. Не помню, что говорил.
Она заулыбалась.
— Есть хотите? Ульяна суп мясной сварила. Почему-то зовет ухой.
Есть не хотелось, но Богданов кивнул. В спальню вошла краснощекая, плотная женщина с узелком в руках. Поставила его на лавку, развязала — и на коленях Богданова оказался горячий глиняный горшок. Из горшка струился гнавший слюну аромат. Живот Богданова просяще заурчал. Ему сунули деревянную ложку. Обжигаясь и сёрбая, он стал есть. Варево было густым, с волокнами расслоившегося мяса, сдобренное травой и корешками. Он не заметил, как горшок опустел. Посуду тут же забрали и унесли. В желудке поселилось приятное тепло. Богданов повел плечами. Он ощущал себя больным, но уже не тяжело.
Женщины ушли, вместо них явился Конрад. Сел на лавку и уставился на лейтенанта.
— Спасибо! — сказал Богданов.
— Не за что! — усмехнулся Конрад. — Ты мог меня убить, но не стал. Я в долгу.
— Что было вчера?
— Много шума и много людей. Княжна грозилась ножом. Я держал ее руку. К счастью, не было сотника, иначе дошло б до резни. Он к ней неравнодушен.
— Все из-за того, что я напился?
— Решили, что ты умираешь. Искали виноватого.
Богданов вздохнул.
— Кондотьер! — сказал Конрад. — У нас трудности.
— Какие?
— Княжна считает Анну чародейкой. Для этого есть основания. С Анной говорил местный священник, она призналась, что не верит в Господа. Более того, родом из племени под названием «комсо…», «комса…»
— Комсомол! — подсказал Богданов.
— Именно так.
— Кто тебе рассказал?
— Я живу с женщиной, которая знает все! — усмехнулся Конрад. — Это дает некоторые преимущества. Ульяна дружит с попадьей, а та не держит язык за зубами. Этот комсомол, если верить попадье, — сборище чародеев, которые борются с верой в Господа. Я видел людей, которых сжигали за меньшее!
— Пусть попробуют! — набычился Богданов.
— Ты можешь убить любого, — согласился Конрад, — но после не сможешь здесь жить. Я скажу тебе то, чего не хочется. Ни один мой солдат, включая меня, не встанет на защиту чародейки, отрицающей Господа! Мы дали клятву защищать христиан, но не язычников! Клятву язычнику недействительна!
«Приехали! — подумал Богданов. — Послал Господь штурмана! На день оставить нельзя!
Он осторожно оглянулся по сторонам. Пулемет стоял в углу. Там же валялся ремень с кобурой. Пять шагов. Он преодолеет их за секунду, но нужно загнать патрон в ствол…
— Ты добрый христианин, кондотьер, и я допускаю, что ты не знал…
— С чего ты взял, что я… добрый? — спросил Богданов.
— Как же? — удивился Конрад. — Осенил себя крестным знаменем, поцеловал крест… Язычник никогда такого не сделает!
Богданов вздохнул.
— Как быть? — спросил грустно.
— Выход есть! — оживился Конрад. — Орден ведет беспощадную борьбу с язычниками. Стоит, однако, тем принять христианство, как язычников оставляют в покое. Отец Гонорий будет счастлив окрестить неверную. Он никогда никого не крестил. Только отпевание и похороны. Обращение в язычника истинную веру — радость для монаха. Духовный подвиг, который зачтется на небесах!
Богданов задумался.
— Вот еще! — сказал Конрад и достал из-за пазухи какой-то шнурок. — Я заметил, ты не носишь. В ордене это не обязательно, но у русских принято. Возьми!
Это был крестик. Медный, тяжелый, с грубо выбитым на лицевой части распятием. Богданов взял и под пристальным взглядом наемника надел на шею. Лицо Конрада осветилось.
— Теперь не скажут, что ты чародей! — сказал он. — Ульяна вчера принесла. Один тебе, другой — Анне.
— Конрад! — сказал Богданов. — Почему ты мне помогаешь? Только не говори, что дал клятву!
— Я давал! — нахмурился наемник.
— Ты понимаешь, о чем я!
— Вчера ты позвал меня к себе, — сказал Конрад. — Я пять лет воюю за орден, но, ни разу, ни один брат-монах не предложил мне разделить с ним трапезу. Ты обнимал меня и говорил, что меня уважаешь. Что я замечательный мужик. («Господи!» — подумал Богданов). Рыцарь ордена, даже пьяный, не станет обнимать наемника. Я знал многих кондотьеров. С одними служить было легко, с другими — трудно. Одни ценили нас, другие не считали за людей. Наемник продает свою кровь, но кто-то считает это презренным. Как будто кланяться королю и выносить за ним горшок — почетнее. В битве нет благородных и рабов, кровь у всех одинаковая. Я не видел голубой крови, хотя меня уверяли, что у братьев ордена она такая. Если Бог создал нас равными, почему один превозносится перед другим? Орден хорошо платит, но мы хотим уважения. Ты его проявил.
— Позови Анну! — сказал Богданов. — И оставь нас наедине.
Лисикова возразила, не дослушав.
— Ни за что! — сказала, поджав губу. — Я комсомолка!
«Это теперь все знают! — подумал Богданов. — Комиссар в желтых сапожках… Растрепалась! Тебя что, пытали?»
— Если ты комсомолка, то читаешь газеты, — сказал лейтенант. — Так?
— Да! — удивилась Лисикова.
— Тогда должна знать. Товарищ Сталин принял в Кремле митрополитов Русской православной церкви. В разговоре высоко оценил вклад верующих в борьбу с немецкими захватчиками. За счет пожертвований церкви построена танковая колонна! В немецком тылу священники помогают партизанам. Их награждают орденами. Церковь доказала свою преданность Родине, отношение к ней меняется.