Конец цепи
Шрифт:
Слишком поздно что-либо изменить.
Франкен отвернулся от телевизора.
Он не хотел больше этого видеть.
Знал ведь, что все только начинается. И далее станет только хуже, и что в следующие дни, недели, месяцы все будет то же самое, только масштабнее, с большей степенью отчаяния и скорби.
Он закрыл глаза.
Скоро должны были прибыть другие.
И еще много оставалось сделать.
Он повернулся, открыл тяжелую железную дверь и вышел наружу
Гул моторов, запах машинного масла и железа.
Он ненавидел суда.
И пусть сейчас речь шла не о какой-то утлой посудине, а о боевом корабле, причем таких размеров, что на нем не чувствовалось никакое волнение, это в принципе ничего не меняло. Он ненавидел суда, и ненавидел всей душой, но по иронии судьбы именно одному из них предстояло спасти его жизнь.
Он достал свой телефон, пока торопливо пробирался по узкому проходу между покрашенным серой краской железом со скругленными дверями кают по обеим сторонам, а потом поднялся по лестнице на следующую палубу.
Номер Коннорса стоял у него последним в списке исходящих звонков.
И если покопаться, он повторялся там снова и снова.
Франкен звонил и звонил и не получал ответа, и это ему не нравилось.
Коннорс давно должен был все закончить и уже находиться здесь.
Франкен опять набрал его номер.
И его беспокойство резко усилилось.
49
Вильям Сандберг проснулся от шума вертолета.
Он находился поблизости, насколько Вильям слышал, но звук был приглушенным, и таким образом, что он сразу не понял, в чем дело. Он звучал тише, чем если бы Вильям был на улице. Но громче, чем если бы в окружении толстых стен, и сначала он инстинктивно хотел сесть, но это у него не получилось.
Было темно. Ужасно темно. И невозможно ничего видеть.
Всего в нескольких дециметрах над ним находилась крыша, и, пытаясь принять вертикальное положение, он довольно болезненно ударился о нее головой, но не настолько сильно, чтобы это давало знать о себе, когда он вернулся в лежачее положение снова.
Его руки были связаны за спиной под острым углом, что само по себе порождало достаточное неудобство, и вдобавок столь крепко, что это причиняло дополнительные страдания.
– Вильям?
Это была Жанин.
И она находилась совсем близко.
– Вильям, что происходит?
Он слышал ее дыхание. Напряженное и прерывистое, словно ее мучила боль, или душили слезы, или то и другое вместе. И при каждом вдохе он ощущал ее напротив себя и понял, что они лежат вплотную друг к другу в узком пространстве, где места едва хватало для них двоих. Ее ноги находились под углом к его собственным, а спина – напротив его груди. И каждый раз, когда их тела соприкасались, он чувствовал, что она дрожит.
И не от боли. Скорее речь шла о панике.
– Я не могу двигаться, – сказала она. – Не могу дышать.
Говорила
– Дыши спокойнее, – сказал он спокойно и тихо. – Тебе видно что-нибудь?
Она не ответила. Не знала, что сказать. Не хотела ничего знать.
– Жанин? Жанин, где твои руки? Ты чувствуешь что-нибудь вокруг себя?
Она слушала его, хотела успокоиться и одновременно не хотела, словно какая-то ее часть считала панику другом, способным помочь, и боялась остаться связанной навечно, если избавится от нее.
Жанин многое могла вытерпеть. Не боялась высоты, физической боли. Со многим умела справляться, но только не с малым пространством, ощущением, что она не может дышать, пусть это и не соответствовало действительности, как будто кто-то держал ее под водой и давил, давил вниз. Так бывает, когда человек начинает паниковать заранее, хотя ему прекрасно известно, что у него осталось еще много воздуха.
– Мои руки связаны за спиной, – сообщила она. – Мне кажется, у меня кровь течет.
– О'кей, – сказал он, а потом добавил: – Мы разберемся с этим.
– Как? – спросила она тем же испуганным голосом.
И он не сказал ничего.
И она тоже.
Он ударился головой о железную крышу. Кругом пахло машинным маслом и искусственным покрытием. И не было никаких сомнений, где они находятся.
А над ними кружил вертолет.
Голос Жанин снова.
– Почему мы здесь? – спросила она. – Вильям? Что они собираются сделать с нами?
И Вильям промолчал.
Не ответил, поскольку боялся, что знает ответ.
Молодой пилот вертолета сжал зубы, пытаясь избавиться от одолевавших его тяжелых мыслей, и сделал еще круг над странным пейзажем. Остатками стальных строительных конструкций, разбросанных по полю. Засохшими кустарниками и пожелтевшей травой, которые пытались спрятать ямы и прочие следы варварской человеческой деятельности, но без особого успеха.
Это было неправильно. Абсолютно неправильно, черт побери.
И казалось, он знал, уже проснувшись утром, что день будет ужасным, почувствовал, вроде бы без всякой на то причины. И это отложило отпечаток уже на его пробуждение, и странное раздражение сопровождало каждое его действие, и сейчас он сидел здесь и чувствовал, как его нежелание усиливается, и как бы он ни пытался избавиться от него, ничего не получалось.
Там внизу стояла машина.
Черная «ауди».
И ему осталось лишь нажать на кнопку, чтобы все изменилось, а потом на месте автомобиля остался бы только большой костер, и это совершенно не должно было заботить его, самому ему на тот момент уже предстояло стать точкой на горизонте. И никто даже не заставлял его смотреть на то, что останется от машины.
Нет. От них.
Но с этим ему предстояло жить потом.
И какую тогда играло бы роль, видел он или не видел?