Конец цепи
Шрифт:
В любом случае это не играло никакой роли.
Все ограничилось ощущениями.
Ничего реального Жанин не могла сделать.
– Не получается, – сказала она.
– Попытайся, – попросил он.
И Жанин покачала головой. Адреналин бурлил в ее крови от боли и из-за паники, сейчас оставившей ее, и компенсировал недостаток силы, и она крикнула ему, не от злости, а с целью избежать дискуссии там, где нечего было дискутировать:
– Очень узкая щель. Мне не пролезть в нее. Нам необходим план Б.
А он ничего
Ведь плана Б не существовало.
– Не говори ничего, – продолжила она. – Я же не цирковая артистка.
И он понял, что она имела в виду.
Слышал, как она рычала от боли, когда изгибалась, не знал, как она лежала, но мог представить себе, какие муки пришлось вынести.
– О'кей, – сказал он, – можешь лечь вниз.
– А потом? – спросила она.
Тишина. Она по-прежнему оставалась в своем неестественном положении. Не хотела избавляться от него, знала, что не сможет загнать в него тело еще раз, и не хотела выпрямляться, по крайней мере, в знак того, что они сдались навсегда.
– Я не знаю, – сказал Вильям.
Тишина.
Вертолет висел где-то снаружи.
Чего он ждет? Почему не положит конец их мучениям, чтобы им не пришлось больше лежать здесь?
Он не сказал этого.
Просто повторил еще раз:
– Я не знаю, Жанин.
В конце концов она убрала кончики пальцев от крышки.
Позволила телу свободно упасть на покрытый войлоком пол. Она вскрикнула от боли, когда суставы выпрямились, принимая естественное положение.
Наверняка существовал какой-то иной способ.
И она попыталась вспомнить все багажные отделения, которые когда-либо видела, все детали, конструкции и углы, и сколько она ни думала, так и не дошла ни до какого способа, как им оказаться снаружи.
Пока не поняла, что вовсе не наружу им надо выбираться.
Франкен, естественно, не мог знать наверняка, что в вертолете слышат его.
И все равно у него создалось такое ощущение, и он убеждал себя, что его слова дойдут до нужных ушей и сыграют свою роль. Он стоял в центре связи в наушниках на голове и с миниатюрным микрофоном перед собой, смотрел на морскую гладь и говорил, ничего не обдумав заранее, просто положившись на вдохновение.
Прежде всего следовало забыть высокопарный стиль.
Это он знал.
Быть честным.
Не болтать о долге, верности присяге и о спасении мира.
Ему требовалось говорить о другом.
О том, что он понимает молодого человека в вертолете.
Страх, противоречивые чувства, одолевавшие его.
О том, насколько непостижимо все это.
И прямо в пустоту он рассказал то, что все чувствовали.
По его словам, никто и поверить не мог, что все зайдет так далеко.
И даже он сам.
Он признался, что не спит по ночам, и даже если не говорил об этом никому, все так и было. И сказал, что
И сказал, что ему не на кого опереться.
Никого нет рядом, когда он сомневается. Да, он орет и не миндальничает, но от него требуется командовать, а не пытаться увильнуть от ответственности только из-за того, что речь идет о чем-то трудном.
Пусть он сам часто лежит без сна.
Он убивал людей в охоте за вирусом. Абсолютно невиновных, которые становились подопытными животными, и видел, как они умирали, и эти картинки навсегда оставались в его памяти и не исчезали, как бы крепко он ни закрывал глаза.
И убивал гражданских, отдал приказ взорвать целую больницу в Амстердаме, и пусть это уже дело прошлое и ему место в архиве, но все равно нелегко жить с такой ношей на душе.
И сейчас.
Сейчас на поле стояла «ауди», и он понимал, как это трудно.
Но просил о помощи.
Нет, не просил, молил.
Молил пилота вертолета, который, пожалуй, слышал его, сделать то, что от него требовалось. Пусть это тяжело и, возможно, даже не совсем правильно. Ведь кто знает, что правильно, а что нет? Но поскольку это был их лучший план, и им требовалось следовать ему, как бы ни хотелось увильнуть, и он строился на том, что никто не подведет.
Все это он сказал, не отводя глаз от поверхности воды.
И чувствовал взгляды всех коллег на себе, но не смотрел на них в ответ. Просто обнажил душу. А они не знали, так ли это, или все произнесено с единственной целью заставить пилота подчиниться приказу, и он не собирался объяснять им, как все обстояло на самом деле.
Когда он в конце концов снял с себя гарнитуру, ему оставалось только надеяться, что его слова произвели такое же впечатление на вертолетчика, как и на персонал, находившийся в комнате вокруг него.
Она была ниже его ростом. Худее и проворнее. А значит, задача была ее, и пусть это могло причинить ужасную боль, у нее не оставалось выбора.
Жанин взяла командование на себя. Приказала Вильяму лечь на пол плашмя, насколько получится, а потом прижалась к нему и сказала, что им надо поменяться местами и он должен помочь ей перебраться через него.
Он не понял, чего она добивается, но медленно, медленно повернулся вокруг своей оси с Жанин наверху. Ему было тяжело дышать, в его тело впивались все неровности на полу багажника, причиняя боль, но они также обеспечивали какую-то опору, когда его руки сейчас были связаны за спиной.
И в конце концов Жанин перевалилась вниз с другой стороны от него.
Он услышал, как она повернулась, почувствовал ее дыхание сбоку от своей головы, в то время как она располагалась спиной к салону автомобиля.