Конец цепи
Шрифт:
И не сомневался, что как раз ложь она и не хотела слышать.
Взамен он остановил взгляд на огне, по другую сторону от него, буйстве красок, колеблющихся языках пламени на задней стенке камина.
И они сидели молча вдвоем.
Как долго, он не знал.
Тишина заключила их в свои объятия.
И он испытал приятное ощущение.
Покой.
И это удивило его. Именно оно пришло к нему тогда, в тот вечер, он просто не понял этого. Тишина, покой, умиротворенность.
Но тогда покой принесла горячая
Теперь не вода сделала это, а тепло, наполнившее комнату. И сейчас он не собирался умирать.
Вильям почувствовал, что если когда-нибудь и будет правильный момент поговорить об этом, то именно сейчас.
– Мы удочерили ее, – сказал он наконец.
Они сидели молча так долго, что его голос удивил ее, и она посмотрела на него, увидела профиль на фоне огненных бликов в темноте.
Ей не понадобилось даже задумываться. Она сразу поняла, что Вильям имеет в виду, это была его вторая печаль, от которой он никак не мог избавиться. И пусть все говорили, что он ни при чем и винит себя совершенно напрасно, от этого у него становилось только тяжелее на душе, и он старательно избегал данной темы.
Но сейчас заговорил сам.
Тихо, медленно, смотря в сторону.
– Для нас она была родной дочерью, – сказал он. – Но для нее…
Он колебался какое-то мгновение, превратившееся в секунды, и тишина продолжалась бог знает как долго, но Жанин не торопила его.
– Она считала, что мы обманули ее, – сказал он наконец. – Словно были ее родителями, а в один прекрасный день как бы от нее отказались. А мы не могли понять. Для нас ничего не изменилось, для нас не существовало никакого до и никакого после, но для нее… – Он пожал плечами. – Я думаю, это стало началом конца.
Жанин ничего не сказала.
– А потом она умерла, – добавил он.
Только это. Ничего больше.
А огонь потрескивал в камине, и тишина стала еще более пронзительной, как бывает, когда какие-то звуки просто подчеркивают ее.
– Как? – спросила она.
– Я не понял, к чему все идет, хотя многое указывало на это, – сказал он.
Сделал вдох. Задержал дыхание.
Все то, чего он никогда не рассказывал, не мог, что причиняло ему боль, даже если бы он осмелился попробовать, все это лежало и ждало своего часа.
И сейчас он настал.
– Она исчезла. Переехала из дома и перестала встречаться с нами. Не только с нами, и со своими друзьями тоже, они звонили нам и беспокоились… и мы сами тоже, конечно. Но может, недостаточно сильно?
Это был риторический вопрос, и Вильям покачал головой.
– Мы решили, что подобное в порядке вещей. Она развивалась. Вырвалась на свободу, создавала свое собственное будущее, как и должен всякий нормальный человек,
Он уже выбрал для себя, как ему продолжать.
– И все признаки были налицо. А мы не поняли их.
– Признаки чего?
– Того, что должно было произойти…
Он покачал головой. Рассказывал короткими предложениями, отдельными словам, как будто писал телеграмму, и каждое из них дорого ему обходилось.
Кражи. Пропадало все. Деньги, вещи, сначала мелкие, а потом крупные, чье исчезновение не поддавалось объяснению. Она продавала их ради тех же денег. Взгляд. Рассеянный, усталый. Она избегала смотреть в глаза. И немотивированная злость.
И ее периодические исчезновения, и голоса, искавшие ее, и пакетики, которые они обнаружили в ее комнате, и всякие приспособления.
Элегантный черный футляр, напоминавший обычный несессер. В нем лежали шприцы и иглы для инъекций, и, когда все стало ясно для них, они просто стояли там и не знали, что делать.
Она.
Их дочь.
Почему.
Самые важные для него детали не имели столь большого значения для нее, и он их упустил.
Вроде взгляда, которым она одарила его в первый раз, когда он поговорил с ней об этом. Наполненного презрением, грустью и мольбой о прощении одновременно.
И событий их последней встречи, как она угрожала ему, и слов, сказанных им в ответ, и как хлопали двери, и как он не понял тогда, что, когда она сбежала по лестнице в тот раз, а ее шаги еще долго эхом отдавались по всему дому, и входная дверь с грохотом закрылась, то мгновение изменило все, и ничего уже нельзя было переиграть.
Она исчезла.
А они поставили решетку в квартире, чтобы обезопасить себя от собственной дочери, и это было ужасно и мучительно, но они посчитали такое решение правильным.
Но решетка так и не понадобилась.
Сара не вернулась.
Ее нашли в туалете в поезде, его собственную дочь, у нее в крови обнаружили наркотик, и тогда его жизнь фактически закончилась.
Он рассказал не все, далеко не все, но хотя бы толику, и сделал это без особых эмоций, деловито, словно речь шла не о нем, а когда закончил, снова установилась тишина, растянувшаяся на несколько минут.
– Я не понял, к чему все идет, хотя многое указывало на это, – сказал он снова.
– А по-твоему, ты должен был?
Он пожал плечами.
– Поскольку это твоя работа?
– Нет, речь шла о моей дочери.
Так просто все было.
– А я не увидел, не воспитал ее правильно, не разглядел явных признаков, а обязан был. Поскольку, если я не сделаю этого, кто тогда? Если будущее есть где-то там, и все находится передо мной, все, чтобы я смог остановить кошмар, а я не вижу? Кто тогда сделает это?
Она посмотрела на него.
Знала, что он имеет в виду, но все равно не понимала до конца.