Конец эпохи Эдо
Шрифт:
– Да хоть с буддой, дело не в ком либо еще, дело в тебе…– Сочувственно говорил Нобуюки.
– Видимо я проклята, боги меня наказывают.
– Какое проклятие, какие боги, не говори ерунды, знаешь же о своих болезнях, смирись, родить ты не сможешь. Сколько раз я тебе предлагал усыновление, но нет, тебе непременно надо самой родить. Знаешь сколько сирот прямо тут вокруг найдется, еще больше в Осаке, уж что что, а беспризорных детей в достатке. Какая глупость, почему ты вообще мне сразу не сказала, я был уверен, что ты от скуки с ним спала.
Все услышанное казалось мне чем то нереальным. Как и любая ссора, доносящаяся до постороннего человека сквозь тонкие стены создавала ощущение липкости, брезгливости, в чужие уши заливается все то потаенное грязное, те слова и мысли, которым свойственно присутствовать в жизнях только тех кто так нещадно ими бросается. Но я продолжал слушать, без сил
– Конечно не от скуки, а не говорила, потому что было стыдно, потому что ненавижу тебя, пропадаешь постоянно, ничего мне не рассказываешь, пьешь беспробудно. А я, жизнь эту чертову терпеть не могу, тошнит уже, куда не глянь все серое, в любое время года все серого цвета. Отовсюду сочится ложь и грязь, сложно дышать, сложно ходить, постоянно все болит, я уже чувствую что умерла, каждое утро я просыпаюсь сразу вместе с головной болью, ненавижу каждый новый день, его первые солнечные лучи, напрочь утратившие тепло. По памяти натягиваю пресную фальшивую улыбку, она, кстати очень тяжелая, да чего я тебе объясняю, сам такую же носишь, гнилой пересмешник. – Мне делается страшно, когда я думаю, правда ли я хочу ребенка, или это пустая эгоистичная надежда на светлые перемены в этой мерзкой холодной жизни.
Истерика Юко закончилась горьким длительным плачем, сливающимся с постукиваниями крупных капель дождя, разбушевавшегося за библиотечным окном. Почему его только не заколотили деревянной ширмой. Когда молниеносные вспышки нервной супружеской агонии прекратились, в доме стало пусто, даже слишком пусто. После услышанного я ничем не мог себя занять, пытался читать книгу, но написанные автором строчки вытеснялись плавающими в голове фразами из комнаты в конце коридора. Пришлось как истукан нарезать по комнате круги. Нарезая круги, я стал громче топать, только чтобы заглушить не затухающие звуки женских слез.
Мое напористое оттягивание времени принесло свои плоды, крики и всхлипы уже пару часов как закончились, улицу затянуло ночной прохладной темнотой. Дверь в библиотеку резко отворилась, ко мне вошел истощенный бледный Нобуюки с бутылкой сакэ.
– Пойдем… – Сухо выдавил он.
Мы пошли на первый этаж, спускаясь по лестнице, в кромешной темноте я чуть было не улетел вниз со ступенек, но врезался в идущего впереди Нобуюки и сохранил равновесие. Войдя в темный обеденный зал он принялся бродить по нему вспоминая где обычно стоят лучины и свечи. Поджег три лучины и одну толстую как стебель бамбука свечу, зал наполнился тихо потрескивающим блеклым рыжеватым светом. Он принес и поставил на стол две чайные чаши и разлил сакэ, не дожидаясь меня сразу осушив свою чашу.
– Танц… Хидэки да? Скажи, ты ведь по долгу службы постоянно с богами общаешься, они хоть раз тебе отвечали? Один мой знакомый монах из монастыря в Наре, мне говорил, что если и не отвечают, это не значит, что их нет. Он год назад проводил службу над младенцем, которого поначалу все считали мертвым, он родился слепым, глухим с его губ не срывалось ни звука, но он был живым, болтал своими ножками, жадно присасывался к материнской груди. Ему ничего неведомо, вся его радость это чувствовать вкус, тепло, ощущать прикосновения, может он и от боли удовольствие получает, так как все равно больше нет ничего. Все радости жизни можно пересчитать по пальцам одной руки, да и то останется. Только вот он этого не понимает, тянется к жизни, даже к такой. Я тогда подумал, а ведь если боги создали наш мир, они такие всемогущие, вездесущие, то мы в их глазах ничем не отличаемся от того мальчика, которому с рождения уготована страдальческая жизнь. Не бесполезны ли все эти чертовы заигрывания с богами, подумай, это в любом случае несправедливо, представим, что они кому-то помогли, хотя мне в это верится с трудом, а кого то прокляли, как они решают, сидят в своем мире без проблем, стране грез и играют в наперстки на судьбы людей, пытаясь этим азартом забороть скуку. Скольких хороших людей с искалеченной судьбой я встречал, так самое смешное, они продолжали оставаться верующими, и бесполезно переубеждать. Родится у них вот такой вот мальчик, и это стерпят, скажут, «это наказание богов», и с еще большим рвением молиться будут. А зачем, одного раза не хватило, все разговоры с богами, как твой танец в банях, никакой ведь разницы, просто добавь лицемерия, все тоже, но с серьезным лицом. Если богов нет, то все движется совершенно случайно, но вот если они есть, то эта их омерзительная игра выводит меня из себя.
Нобуюки переставал говорить, только чтобы жадно проглотить очередной стакан сакэ. У всех людей происходит момент, когда мыслей и переживаний в голове и на душе собирается слишком много, и они висят как то ведро в колодце, за тем лишь исключением, что у того не было дна, оно не наполняется. Человеку только и остается, когда вся эта кипящая густая масса начинает с болью переливается через края обжигая стенки, выплеснуть это ведро, сбросить груз в общий глубокий желоб наполненный всеми вылитыми за жизнь страданиями. На какое то время становится лучше. Этим он сейчас и занимался, по его выражению лица видно, что его не так уж и сильно интересует мой ответ и моя реакция.
– Зачем вы вообще нужны монахи? Мост между мирами, как же. Вот если бы вы и правда были бы хоть на что то способны. Можешь вылечить мою жену, вернуть ей мать, а мне отца и брата, попроси богов своих. Сидишь, молчишь, ты вообще ничего не можешь, как и боги твои, не могут или не хотят. Да и я ничего не могу. …– Говорил он, вытрясая последние капли напитка из пустой бутылки.
– Конечно, мы все бесполезны, наш удел, отжить эту жизнь, прожить как можем. Научиться ремеслу, любить и ненавидеть, всецело поддаваться или самоотверженно бороться с данными нам желаниями. Вокруг нет ни капли смысла, все начинается и заканчивается, есть только две незыблемые вещи – рождение и смерть, то, что находится в промежутке живет по принципу заполнения внутренней пустоты, все, что человек может и хочет он по мере возможностей привязывает к себе. Может быть боги на самом деле, алчны и порочны, но я искренне верю в бесконечность человеческой души, верю в то, что этот мир далеко не последний, будут и другие жизни, страны и другие чувства. Без этой веры по-настоящему страшно, все ограничивается только тем, что есть вокруг, жалким обрывком времени, что у нас есть, и другого не будет. Отсюда и все человеческие разочарования и боль, не знаю удавалось ли кому-нибудь жить не фокусируясь лишь на одной жизни, даже с этой верой, мне самому не становится легче. От желания получить все и сразу, здесь и сейчас, так тяжело отказаться. Была бы у нас, ныне живущих возможность черпать блага другого мира, небесных садов, где все цветет, зная, что в следующей жизни мы переродимся в нем, как думаешь, как быстро бы рай превратился в пустырь.
Нобуюки слушал меня, держась двумя руками за голову. Когда я закончил, он принялся протирать свои глаза, затем натянул привычную ухмылку и заявил.
– Чего я еще мог ожидать, мы живем сейчас, предлагаешь подождать, сейчас же сяду и буду ждать, когда развалится моя и без того хрупкая семья, когда развалится моя страна, у меня нет запасных, ни семьи, чтобы там Юко про меня не думала, ни страны. Сам виноват, отец меня отговаривал тогда, говорил «зачем она тебе больная, да, у нее уважаемая семья, но что же мы другой такой не найдем», а я влюбился дурак, с юных лет она мне нравилась, «думай о будущем, думай наперед» твердил он безумолку, да, как же, легко говорить, в настоящем то разобраться не можем. «Думай наперед», интересно он то думал, что закончит в петле, все чах над каждым моном, теперь уже не пригодятся, ничего пап, не переживай, найду куда потратить. Братик мой, папина гордость, руки у него были такие жилистые, крепкие, меч держал мертвой хваткой и если и доставал из ножен, то явно не для бахвальства. А толку, привезли втихую любимого Риота на повозке, укрыв мокрым сеном, до сих пор вспоминаю, лежит родной в серых лохмотьях, перерубленный почти напополам, немножко видно его убийце сил не хватило, вот так вот Хидэки. Некогда мне следующей жизни ждать, надо как то эту наладить, без богов, без молитв, самому, знать бы только как.
Да кто бы знал, если бы был человек, рассказывающий как кому жить, да еще и так, чтобы непременно помогало, был бы самым богатым в стране. Интересно, а такой человек знал бы как помочь самому себе? Ведь если прознают, о его невиданном даре, житья ему не будет. Но нет на земле таких людей. В наш храм тянулись крестьяне моля о совете, они думали, мы знаем как лучше, ничего то мы не знаем, та мудрость, что нам доступна работает только в том случае если признавать ее как истину, а как человеку поможет истина, вера в слова дарит разве что немного утешения, если он лишился всего самого дорогого, никакая сила никакое слово в этом мире, не оттащит его с края обрыва.
– Хидэки, пойдем еще за одной…– Монотонно произнес измотанный своими мыслями собеседник.
– Ты я смотрю вообще не выпил, захватим сразу две.
– Мне не хочется…– Вспоминая свою первую, и явно не самую успешную пьянку, ответил я, хотя учитывая, что я жив, может и успешную.
– Пойдем, уважь меня, я сегодня трезвым не смогу уснуть…– Мягко улыбнувшись, он смотрел на меня вопрошающим взглядом.
– Там ливень идет, далеко идти то?
– Сейчас, тут где то были зонты. Идти, нет, совсем рядом, мне сосед задолжал, так уж и быть скощу ему долг, возьму бутылками…– Вскоре Нобуюки выскочил из темноты с двумя черными зонтиками, оба они были рваные.