Конец эпохи Эдо
Шрифт:
Услышав это Юко спонтанно дернулась, даже немного подпрыгнув на месте, словно наступила на что-то острое, улыбка быстро спрыгнула с ее лица. Тонким дрожащим голосом, она начала рассказ:
– Прошу меня извинить, я уже давно болею, раньше обо мне всегда было кому позаботится, у нас было так много слуг в доме, но сейчас почти все ушли, отправились искать лучшей жизни, кто в Нару, кто в Осаку, не могу их винить, им всем нужно было платить, а когда брат с отцом разбежались в разные стороны, денег стало куда меньше. Теперь только на Мэйко и могу положиться, Хэруко не церемонится, уходит точно в срок, под вечер. А впрочем, скоро и ей нечем будет платить, отец, стал реже высылать деньги и все меньше, еще и строго настрого запретил, просить помощи у дяди. Надеюсь хоть Мэйко меня не бросит…– Только с ее губ спустилось последнее слово, как вслед за ним медленно потекли капли слез.
Если бы ее недавнее настроение можно было бы сравнить с безмятежной ледяной глыбой поблескивающей на солнце, то теперь осталась лишь мутная лужа. Самому интересно, есть ли фальш, в ее улыбке и смехе, или эти закруглённые движения губ и выученные звонкие звуки радости, ее ежедневная маска, которую со временем носить становится все тяжелее. Хоть кому то в этом мире удается быть счастливым, так долго оставаясь наедине с собой, не зная о том, что будет дальше, ложиться спать, предвкушая горечь нового дня? Именно это и читается в ее серых, усталых глазах. Никогда не испытывал ничего подобного и не видел до этого такого средоточия безмолвной боли концентрированной в глазах одного человека. Хандра, тяжесть, скука – вот три столпа моих душевных проблем, правда, время от времени они всегда растворялись, либо в рутине, либо просто ради разнообразия. Мне было легко не чувствовать себя потерянным или брошенным, наверно я никогда и не находил себя самого, а как чувствовать себя брошенным если даже не осталось никаких воспоминаний о тех людях, которые оставили маленький сопящий тканевый сверток у порога настоятеля захолустного забытого храма. Нет воспоминаний, стало быть, и чувств никаких нет. Юко же сейчас по-настоящему тяжело, она наверняка видит ослепительный свет своей прошлой жизни, а теперь лишь блуждание в темноте и болезнь. Задумавшись, я и не заметил, что Юко до сих пор стоит у себя в комнате и расставляет стопки книг на небольшой выцветшей полке.
– Госпожа Юко, вам нужна помощь? – Не мог не спросить я, обратив внимание на ее трясущиеся руки.
– Нет, что вы, что вы, пока вы спали, я заглянула в вашу комнату (так она называла библиотеку). Захотелось перечитать пару книжек. – Снова натянув сиятельную улыбку, отвечала она.
Обратив внимание на книги, заметил, что она забрала из библиотеки только книги сказок. Одну из них, с знакомыми мне сюжетами я даже успел пробежать глазами, в ней были замечательные иллюстрации, которые сильно расходились с тем, что я себе воображал, когда слушал их из уст Аки. Хороший он рассказчик, не то, что я.
– Вернуться в детство никогда не поздно – с улыбкой подметил я, глядя на очередную стопку книг в ее руках.
– Знаете, а я в детстве сказки совсем не любила, у меня были проблемы с усидчивостью, наверно так ни одной и не дослушала, то убегала бегать по городу как полоумная, то ложилась спать, обычно до того как мама успевала дочитать. Голос мамы был как кружка теплого «гекуро», в нем можно было утонуть. – Воспоминания о маме заставили ее слегка прикусить губу.
– Значит наверстываете упущенное – Разрядив обстановку продолжал я.
– Можно сказать и так, мне в детстве ко всему прочему эти небылицы казались слишком наивными, глупо конечно, но наверно головой я слишком рано повзрослела. Но парочка нравилась про шишки* довольно смешная, и про юношу в соломенной шляпе, которого ветер носил*, про недовольных лягушек* моя любимая, других из детства наверно и не вспомню. Сейчас взяла совершенно случайно эти книжки, теперь не могу остановиться. Как думаете, может сказки для взрослых полезней, чем для детей.
Не знаю, что и сказать, давно я не читал сказок, если конечно не считать таковыми верования и священные каноны.
– Возможно, вы правы, мне вот казалось, что люди, работающие над написанием сказок, придумывают их не столько для детей, да и не для взрослых, сколько для себя, пытаясь собрать воедино разбросанные осколки собственного счастливого детства.
– Вы считаете, что с годами человек непременно смурнеет, а самое яркое остается там, в детстве. – С явным разочарованием произнесла Юко.
– Думаю, что детство – единственное время чистого счастья, такого для которого ничего не нужно предпринимать нет никакой работы для его достижения, оно просто рядом, хотя сейчас все перепуталось и детство становится все короче и короче.
– Какой у вас мрачный взгляд на мир… – Полушепотом сказала она, быстро расставила оставшиеся книги обернулась и уткнулась взглядом в распахнутое окно.
– Оно что, всю ночь было раскрыто? Не пускайте сквозняк, мне сейчас совсем не хочется слечь, а то полуразрушенное хозяйство совсем развалится… – Удрученно заявила она.
Я одобрительно кивнул, на пару минут комнату затянуло неловкое молчание, Юко сдвинулась с места и молча короткими шажками вышла из комнаты, выходя напомнив мне о гигиене. Неужели я так себя запустил? Над пыльным комодом наискось стояло не менее пыльное зеркало, с тонким чистым следом, кто то начал его протирать, но бросил эту затею. Да уж, выгляжу я и правда скверно. Сальные, длинные дубовые волосы неуклюже свисают, на лоб, обволакивают шею. Широко поставленные карие глаза, совсем слиплись, то ли зеркало слишком пыльное, то ли я научился видеть с закрытыми глазами, нет ну как, не глаза а тонкая линия, я же вроде не щурюсь. Зато старые добрые мешки под глазами на месте, они всегда со мной, сколько себя помню, люблю попить чай перед сном. Только теперь к ним добавились явные черные круги, верные спутники отвратительного сна. Лицо заросло редкой темной щетиной, может мне вообще бороду отпустить? Хотя, куда там, она не вырастет, как надо, вылезет архипелаг черных колючих клочков, мерзость. Немного размяв кости, по узкой лестнице спустился на первый этаж, пахнущий чаем, взял чашку, узнаю этот вкус, ни с чем не спутаю наш местный «кабусэтя». С удовольствием осушив три чашки теплого золотистого напитка, я принялся искать полотенце, нашел, они висели в комнате прислуги, чистые и свежие. Всегда удивлялся, как только женщины все успевают, одновременно сохранять красоту и волочить на маленьких плечах целый ворох работы по дому.
Насвистывая по памяти задорную песню «Соран Буши*», которую наизусть знали, пожалуй, все местные рыбаки, в немного спутанном настроении шел к колодцу. Черное небо сегодня смилостивилось, и дало возможность перевести дыхание, изредка сбрасывая лишь маленькие, едва заметные капельки, порывы ветра тоже где-то затаились. Колодец располагался с торца дома, квадратная деревянная конструкция с немного покосившейся сваей и прикрепленной к ней лебедкой, веревка видимо от старости сильно растрепалась и распушилась, в некоторых местах мягкое волокно будто говорило – «скоро я оторвусь». Сняв с себя одежду, и бережно повесив ее на забор, я принялся опускать ведро в колодец, поднималось оно с небывалой легкостью, лишь присмотревшись повнимательней обнаружил, что у ведра не хватает одной важной части, оторвалось дно. Не успев как следует огорчиться, я заметил еле стоящего, опершегося на короткую покосившуюся ограду мужичка, нагло таращащегося на меня с недовольной миной. Охровое, возможно от грязи, рваное хаори с двумя зелеными заплатками на плече, с рукой лишь в одном рукаве свисало на спину. Широкое багряное лицо, густо усеянное сальными черными волосами сзади закрученными в пучок, явно намекало на бурное веселье, закончившееся разве что поздно ночью, или рано утром, а может и вовсе не закончившееся. Что ему надо? Что он хочет разглядеть, ничего нового в моих худых высоких телесах он явно не обнаружит. Его точный пристальный взгляд начал действовать на нервы, я развернулся чтобы снять одежду с согнутой ивы на которую я ее немного неряшливо накинул. И уже было начал одеваться, как грязный, по-видимому мертвецки пьяный мужчина попытался красуясь перемахнуть через ограду, но зацепился ногой и упал плашмя, зарывшись лицом в землю. Впопыхах я кое-как натянул первое что успел, и подбежал к нему.
– Может быть вам помочь?…– Без особой надежды на адекватный ответ, промямлил я.
Но мужчина продолжал лежать как убитый, впечатанный в клейкую и сырую после обильных дождей грязь. Не желая раздражать его расспросами я взял его за руку и попытался сдвинуть, его громоздкое тело оторвалось от земли, но человек тут же сильно и резко одернул свою руку, и с высоты где то в десять сун, снова с гулким звуком плюхнулся в грязь. Я развернулся и пошел в сторону дома, решив оставить его как есть, в след мне стали доноситься забавные чавканья сопровождаемые легкой вибрацией. Бедолага просто бубнил какую ту околесицу все также лежа упершись лицом в землю. Пойдя к нему, я повторил попытку приподнять и скомпоновать его разбросанное тело в нечто более подобающее. В этот раз, поднимая его сопротивления я не встретил. Кое как, не без труда, усадив его оперши спиной на ограду, дошел до дерева чтобы надеть, то, что не успел. Обнаружил дырку на своих вечных голубых «хакама».
– Ты наверно ждешь спасибо, не получишь, может я так и задумал, кто тебя вообще просил меня поднимать, а? …– Будто со скрежетом выходило каждое слово из перекосившегося лица уютно сидящего грязного незнакомца.
Я ничего ему не ответил, продолжая разглядывать дырку. Интересно, у Юко найдется немного ткани голубого цвета.
– Я бы может тебе и сказал спасибо, если бы ты выродок не стоял голый возле дома моей жены. Пока меня дома не бывает, она значит всякий сброд сюда приглашает. Зараза, стоит на пару недель пропасть, возвращаешься и на тебе Ёсивара прямо под носом, и как она все успевает, то в припадках трястись, то с блудными собаками в постели…– Выслушивать оскорбления от человека еще пять минут назад упоительно греющего лицом грязь, было ничуть не обидно и даже забавно. Однако ситуация все таки нелепая, я правда стоял голый, а этот тип видимо законный муж Юко.