Конец пути
Шрифт:
– Ничего страшного.
– Ну, и я вспомнила про ту ночь, когда мы подглядывали за ним в окошко гостиной, только тут меня это никак не задело, а, наоборот, показалось смешным, ну прямо до чертиков! Вся эта чертова кутерьма показалась мне смешной до чертиков – и то, как мы ее воспринимаем. Джо показался мне недорослем, который пытается из ничего раздуть трагедию, а ты, ты – просто полным неудачником. Ты сердишься? – Она рассмеялась.
– Нет, конечно.
– А я сама – сопливая девчонка, которая вечно хнычет и позволяет двум придуркам издеваться над собой из-за какой-то чертовой ерунды. У меня возникает похожее чувство, когда я позволяю детям низвести себя до их уровня. Часто бывает: они
– Бедный маленький коитус, – улыбнулся я. Если честно, хорошее настроение Ренни рождало во мне чувства совершенно противоположного порядка: чем счастливее она выглядела, тем больше я мрачнел, и чем явственней она склонялась к легкому, едва ли не легкомысленному восприятию ситуации, тем черней сгущались тучи на личном моем горизонте.
– Это же нонсенс – принимать всерьез такую мелочь! О ней и задумываться-то не стоит, не то что затевать развод! Да я могу переспать хоть с сотней разных мужиков и не стану при этом относиться к Джо ни на каплю иначе!
– Оно конечно, – я сварливо перебил ее гимн свободе, – ничто не серьезно, не важно само по себе, но становится серьезным, если ты сам готов принять его всерьез. И я не вижу особого повода смеяться над чужой серьезностью.
– Да перестань ты, в конце-то концов! – воскликнула Ренни. – Ты прямо как Джо, ничуть не лучше. По-моему, все наши беды оттого, что мы слишком много думаем и слишком много говорим. Говорим, говорим, а получается в результате полная чушь, которая тут же исчезла бы, если бы все попросту заткнулись. – Она опрокинула очередной стакан – уже четвертый или пятый по счету, тогда как я все еще нянчил свой первый. – Знаешь, что я думаю? Я думаю, ничего подобного в жизни бы не случилось, не будь у нас такого количества свободного времени. Правда-правда. Ты вот клянешься и божишься, что понятия не имеешь, как во все это влез, а я вот думаю, ты во все это влез просто от скуки.
– Да брось ты.
– А что, амбиций у тебя никаких, ты не слишком занят, красавцем тебя тоже не назовешь, живешь только для себя. Мне кажется, ты целыми днями сидишь вот так, качаешься в своем этом кресле, подремываешь и придумываешь всякие пакости исключительно потому, что тебе скучно. Мне кажется, ключик-то к тебе элементарный: тебе просто-напросто скучно.
Я не просто то или се, Ренни, – вяло отозвался я. – Мне, может быть, среди прочего и скучно тоже, но мне никогда не бывает просто скучно. – Ренни, ясное дело, пыталась учинить сеанс любительской Мифотерапии: всякий, кто начинает говорить о людях с точки зрения подбора ключиков, занимается откровенным мифотворчеством, поскольку таинство души человеческой через ключики не объяснить. Но я был слишком мрачен, чтобы расщедриться по поводу ее сюжетослагательских дерзновений на что-нибудь кроме самых поверхностных замечаний.
– А мне кажется, тебе просто скучно; и мне плевать, что ты по этому поводу думаешь. Мне вообще больше нет дела до того, что вы оба думаете обо всем об этом или там обо мне: я вас больше всерьез принимать не намерена. Я даже и думать об этом перестала.
– Весьма неглупо с твоей стороны.
– Что, задело? – рассмеялась она. – Правда ведь, всякий интерес пропадает, если мне больше не будет больно? Ну и черт с тобой! Мне больше не будет больно. Что это ты такой надутый, а? Можно подумать, ты в штанишки наделал или еще чего хуже. – Ей самой стало смешно, и она пьяненько хихикнула. – У Джо сегодня утром вид был точь-в-точь такой же – насупился,
Я докончил стакан и налил себе еще.
– Ты, надеюсь, понимаешь, что я не поверил ни единому твоему слову. Смело, конечно, но не убеждает.
– У тебя просто духу не хватит поверить, – съехидничала Ренни.
– И у меня не хватит, и у тебя не хватит, даже под прицелом.
– Давай мели, – заявила Ренни. – А мне плевать.
– А еще я не думаю, что Джо хоть что-нибудь знает.
– И плевать.
– Он ведь не станет сидеть с мрачным видом. Он хлопнет дверью, и все дела.
– Это тебе так кажется. Мы слишком тесно связаны. Я вообще в толк не возьму, и чего я, собственно, паниковала: да разве такая вот малость может нам с Джо помешать? Для этого нужен кто-нибудь посильнее, чем ты, Джейк. Ты же ничего про нас, про Джо и про меня, не знаешь. Ничегошеньки.
– Я уже говорил тебе в прошлый раз, чтобы ты послала его к черту.
– Я еще, может, вас обоих пошлю к черту.
– Замечательно, девочка моя, но когда будешь приводить приговор в исполнение, не забудь про его коронный хук левой.
Эта моя последняя фраза протрезвила ее стакана на три, не меньше.
– Не думаю, что Джо еще когда-нибудь меня ударит, – серьезно сказала она.
– Тогда скачи скорей домой, пока ты под мухой, щелкни его по носу и скажи, что не станешь больше принимать всерьез всякую чушь вроде вашей с ним половой жизни, – предложил я. – Скажи ему, что все проблемы оттого, что он слишком много думает.
– Джейк, он больше не станет меня бить. Никогда.
– Он свернет тебе к чертовой матери челюсть. Только скажи ему, что он ведет себя как школьник! Он дух из тебя вышибет, и ты это прекрасно знаешь. Ну, давай, я составлю тебе компанию. Если ты права, ка-ак мы все начнем тут хохотать, и фыркать, и утирать друг другу сопли. А потом соединим по-братски руки, и все наши беды прикажут долго жить.
Ренни окончательно протрезвела.
– Я тебя ненавижу, – сказала она. – Ты ведь даже на минуту не дашь мне побыть хоть вполовину, хоть чуточку такой счастливой, как раньше. Даже и притвориться счастливой я не имею права.
И (mirabile dictu Странно сказать (лат.).) едва она помрачнела, как я был исцелен – ее былая легкость перешла ко мне, и я налил себе еще стакан мускателя.
– Вот теперь ты доволен, да? – почти навзрыд.
– Н-да, хорошо быть извращенцем. Мне правда очень жаль, Ренни.
– Ты правда счастлив как задница! – сказала она, мотая головой из стороны в сторону.
Но такие случайные приступы бодрости у Ренни и такая ненужная жестокость с моей стороны бывали нечасто. Как второй ее визит не был похож на первый, так и третий (и последний в сентябре) ничего общего не имел со вторым. К этому времени я уже достаточно увлекся образовательным процессом, и причину моих настроений все чаще и чаще следовало искать в аудитории. В тот день, в последнюю пятницу сентября, я был проницателен, изобретателен, остер как бритва просто потому, что с утра у меня была грамматика и объяснял я правила управления падежными формами местоимений: редкостное чувство благоденствия и ясности, если и не прямо-таки просветления, приходит к человеку, когда он может не только сказать вслух, но и понять от и до, что местоименное дополнение ставится при переходном глаголе в родительном падеже при отрицании или при указании на часть предмета, во всех же иных случаях правомерен исключительно винительный падеж. Я поделился данным наблюдением с полной аудиторией юных ученых и торжественно подвел черту.