Конец пути
Шрифт:
– Зачем ты трахнул Ренни?
– Я не знаю!
– Какие, как тебе кажется, у тебя могли быть причины?
– Не могу назвать тебе ни единой, которая была бы похожа на правду.
– Зараза, Хорнер, нельзя же просто что-то делать! Что было у тебя на уме?
– Ничего у меня на уме не было. У Джо заходили желваки.
– Послушай, Джо, – взмолился я. – Тебе придется смириться с мыслью, что люди – может быть, за исключением тебя самого – не для каждого своего поступка выстраивают предварительно иерархию причин. Во всякой автобиографии всегда найдутся две-три вещи, которых они тебе
– Хорошо, – Джо отступать не собирался. – Но если даже согласиться с тем, что ты сейчас сказал, я все равно считаю: разумные основания нужно подводить подо все, даже и задним числом, и человек обязан отвечать за свои поступки
– и за свои разумные основания, если хочет оставаться существом нравственным.
– Тогда изволь пойти немного дальше и признать, что иногда человек даже и осознать случившегося не в состоянии. Просто ничего не идет на ум. Тебя не устраивает, что я в полной мере готов принять на себя ответственность, и, когда я отказываюсь от всякой ответственности, тебя это тоже не устраивает. Но в данном конкретном случае я не вижу, что у нас посередке.
Я прикурил сигарету. Я нервничал, я был одновременно счастлив и несчастлив, оттого что, несмотря на нервозность, чувствовал себя отменно, мыслил ясно, и мне нравилась моя способность последовательно выдерживать роль, которая, меня вдруг осенило, была, конечно, дерьмовата на вкус и на ощупь, но, скорее всего, неизбежна. Так и есть, я знал, что это всего-навсего роль, но не был уверен, что, вывернись я сейчас наизнанку, это тоже не будет, в свою очередь, роль, а никакой другой приемлемой роли я для себя не видел. И если, что само по себе весьма вероятно, большего сделать никто не может – уж я во всяком случае, – почему бы тогда и не означить данное положение вещей термином искренность.
– Все это к делу не относится, – сказал Джо. – Меня не интересует, как ты оцениваешь меру своей ответственности. Я хочу знать, что случилось, и уж тогда я сам позабочусь, как распределить ответственность, примешь ты ее или нет. Когда тебе пришла на ум идея, что ты, пожалуй, смог бы уложить Ренни в койку?
– Не знаю. Может, когда мы уже очутились в постели, может, сразу, как только я вас увидел, а может, где-то в промежутке. Я вообще об этом не задумывался.
– Что она такого сделала или сказала, что идея возникла?
– Я вовсе не уверен, что идея вообще была. В тот день, когда ты уехал, я же был у вас, с обеда и до самого вечера, и всякое сказанное -или не сказанное -ею слово мог интерпретировать как знак готовности лечь со мной в постель или, наоборот, как отсутствие знака. А я, сдается мне, вообще в тот день ничего интерпретировать не собирался.
– О чем вы говорили?
– Господи, да я же никогда не помню разговоров! Разве Ренни тебе не рассказывала?
– Конечно, рассказывала. Ты правда не помнишь или опять играешь под дурачка?
– Я правда не помню.
– Ну и какого же черта мне теперь делать? – Джо дошел до крика. – Ты клянешься, что у тебя не было
Я пожал плечами.
– Я мог бы кое-что добавить к этому списку.
– Не утруждай себя. Разве ты не понимаешь, Хорнер: если ты сможешь меня убедить, что Ренни действовала в основном по твоей указке, ничего хорошего в этом не будет, потому что она вроде как не должна легко идти на поводу. А если ты докажешь мне, что никак или почти никак не влиял на ее поступки, тут опять же не будет ничего хорошего, потому что это не совпадает с образом нашей Ренни. Так что я вовсе не пытаюсь решить проблему, просто сняв с себя всякую ответственность. Проблема в том, что я не знаю и не могу знать точно, какую проблему должен решать, пока не разобрался, что случилось и почему оно случилось именно так, а не иначе – в каждой мелочи.
И тут я почувствовал себя достаточно сильным, чтобы сказать:
– Мне кажется, у тебя изрядно бы поубавилось проблем, имей ты хоть чуточку уважения к ответу: "Я не знаю". Такой ответ может быть чертовски честным, Джо. Когда близкий человек ни с того ни с сего вдруг делает тебе больно и ты спрашиваешь: "Скажи мне, бога ради, зачем ты это сделал?" – а он отвечает: "Я не знаю", – такой ответ, по-моему, заслуживает уважения. А если это говорит тебе человек, которого ты любишь и которому веришь, и если он искренне раскаивается в том, что сделал, тогда, я думаю, на этом и вовсе можно порешить.
– Но если человек тебе такое сказал, – ответил мне Джо, – если он вынужден был такое сказать, как ты можешь после этого судить, оправданы ли та любовь и то доверие, благодаря которым, по твоим словам, на том и можно порешить?
И в самом деле – как? Я мог бы ответить ему, что представить, как я бы дошел до такого вопроса, я просто не в состоянии, зато вполне способен представить себе в этой ситуации человека по имени Джо Морган.
– Нет, Джейк, так дело не пойдет, – сказал Джо и как-то вдруг засобирался. – Если это и есть твой ответ, не знаю, как смогу с тобой дальше общаться, а если это еще и ответ Ренни, не знаю, как я смогу дальше общаться и с Ренни тоже. Такой ответ просто не вписывается в космос Джо Моргана. Может быть, я в неправильном космосе, но только в нем я вижу возможность наладить по-настоящему серьезные отношения. А еще тебе, наверное, следует знать, что Ренни едва ли не во всем винит только тебя.
Не могу сказать, что это меня совсем не удивило, но я только наморщил лоб и сделал уголком рта что-то вроде быстрого звука "ц".
– Не вижу, почему бы тебе ей не поверить, – отчеканил я.
– А ты считаешь, что на нее это очень похоже, не так ли? Женщины, они вроде как и должны таким образом поступать, а?
– У меня нет определенного мнения по этому поводу, – сказал я. – Или нет, я скорее придерживаюсь обоих мнений сразу.
После этого моего заявления Джо дернулся, сжал кулаки и вышел вон.