Конец вечного безмолвия
Шрифт:
Теневилю хотелось поскорее увидеться с Тымнэро, но старик держал себя так, словно прибыл он не в центр Чукотского уезда, а на берег безлюдной, безымянной тундровой реки.
За вечерней трапезой в чоттагине старик как обычно пустился в воспоминания.
С отдаленных стойбищ собирались здесь чукчи, эскимосы, коряки, ламуты и копьями били плывущих оленей. Зверя было столько, что кровью окрашивалась вода на протяжении долгого течения. Куда подевались те дикие олени — никто того не знает. Иногда попадаются в тундре, уводят из стада домашних, но в таком числе, как в древности, их больше нет.
За стенами яранги послышался собачий лай.
— Ну, вот и первый гость, — спокойно произнес Армагиргин и поднялся.
Следом за ним из яранги вышел Теневиль.
На упряжке к яранге подъехал одетый по-чукотски чуванец и вместе с ним незнакомый тангитан.
— Амын еттык! — приветствовал прибывших Армагиргин.
— Ии, — по-чукотски ответил чуванец. — Я здешний житель, анадырец Миша Куркутскнй, а этот человек — тангитанский начальник Желтухин. Он нынче верховная власть в Анадыре. Спрашивает тангитан — по какой надобности и надолго ли прибыли в Ново-Мариинск?
— Скажи ему, — Армагиргин небрежно кивнул в сторону Желтухина, — что прибыли мы по своей надобности на свою исконную чукотскую землю и по старинному обычаю об этом никого не спрашиваем.
Смущаясь и запинаясь, Куркутский все же перевел слова Армагиргина, и тангитан как-то странно заморгал.
— Приехали мы во Въэн, — наставительно продолжал Армагиргин, называя Ново-Мариинск по-чукотски, — чтобы узнать, что же произошло и как нам дальше жить. Все же мы считаем себя подданными российского государства, о котором говорят теперь разное…
Услышав это, Желтухин с облегченней вздохнул и с готовностью сказал:
— В России произошел государственный переворот. Власть перешла к Временному правительству. Для сохранения спокойствия и осуществления государственной власти в Ново-Маршнкже вместо начальника уезда, представляющего власть губернатора, избран Комитет общественного спасения, который я имею честь возглавлять.
Куркутский переводил и дивился словам, которые произносил Желтухин. Ой уже слышал о какой-то новой телеграмме, пришедшей в Ново-Мариинск. Она хранилась в особом же-гезном ящике, ключи от которого были постоянно у Желтухина.
— Надеюсь, граждане оленеводы поняли сказанное? — обратился Желтухин к Армагвргину,
— То, что ты сказал, — учтиво произнес в ответ Армагиргин, — то мы поняли.
Он долго смотрел вслед удалявшейся нарте.
— Надо навестить наших земляков, — сказал Армагиргин Теневилю. — Слышал, что тут твои родичи живут. Съезди к ним, угости их свежим оленьим мясом, одари шкурами. Будь щедр, как это водится среди нашего народа.
Сам Армагиргин в Ново-Мариинск не поехал, но утром, когда рассвело, проследил, чтобы на нарту Теневиля положили свежеободранную оленью тушу, пыжики, шкурки неблюя, немного пушнины для торга с тангитанскими купцами.
— Ты поживи у родичей, — наставлял Армагиргин Теневиля, — погляди, каково им там, послушай их речи. Сходи к чуванцам. Отдай шкуру Ване Куркутсщрму. Скажи — от меня. Пыжик на малахай передай Анемподисту Парфентьеву.
В Ново-Мариинск ехали на двух нартах.
Олени чуяли собак и неохотно шли вперед. На подходе к крайним домам отпрягли оленей, и второй каюр умчался на них в стойбище, оставив с грузом одного Теневиля.
Теневиль держал путь прямо на ярангу Тым-нэро, стоявшую поодаль.
Однако некоторое расстояние все же пришлось пройти мимо деревянных домов Ново-Мариинска. Анадырские хозяева выходили и с любопытством разглядывали оленевода. Иные окликали, здороваясь:
— Етти!
— Какомэй!
Высоченный тангитан Волтер, которого раньше Теневиль видел вместе с Кашириным, кинулся к нему, схватил правую руку" и стал сжимать и трясти, словно намереваясь что-то выжать или вытряхнуть из рукава кухлянки. Пастух не сразу сообразил, что именно таким образом и здороваются тангитаны и для них схватить за руку лучшего друга и жать и трясти — самое сердечное и радостное выражение приветствия.
— Здравствуй, друг… Очень рад тебя видеть… Глэд ту си ю! Вери мач!
Теневиль отнял руку и показал смятой рукавицей вперед.
— Тымнэро! — громко сказал он.
Возле одного из домиков его остановил знакомый голос:
— Теневиль! Етти, кыкэ!
Теневиль сразу и не узнал Милюнэ. Прав был Армагиргин — мало того что Милюнэ стала танги-танской женщиной, она, видать, не последняя тут.
Если бы не она сама окликнула его, так бы и прошел мимо Теневиль.
— Какомэй! — только и мог произнести Теневиль, остановившись в изумлении перед девушкой.
Одета она в матерчатое, теплое, опушенное рыжей лисой. На голове цветастый платок. На ногах тангитанская обувь — валенки. Словом, вся она с ног до головы настоящая тангитанка, и только чукотская речь выдавала ее.
— Маша! Маша!! — послышалось из дома, и на крыльцо вышла русская женщина. Хоть дородством она и превосходила Милюнэ, но казалась рядом старой и некрасивой.
Потом на крыльцо вышел другой тангитан, с которым у Теневиля в прошлый приезд была торговля.
— Етти, — сказал торговец по-чукотски, однако протягивать руку не стал, а так стоял поодаль, разглядывая оленевода.
Решительно натянув на себя упряжь я бросив на ходу: "Я поехал, к Тымнэро", — зашагал вперед.
— Я приду вечером! — крикнула вслед Милюнэ.
Тымнэро встретил Теневиля радостно:
— Бтти! А я уже собрался ехать к вам в стойбище.
В этих простых словах, в широкой улыбке чувствовалась искренняя радость, от которой на душе сразу же становилось тепло.
Теневиль подтащил нарту ближе к порогу.
Тынатваль помогла внести в чоттагин оленью тушу, связки шкур. Потом мужчины убрали на подставку нарту и только после этого вошли в чоттагин, где уже пылал костер и Тынатваль варила в большом котле свежее оленье мясо.