Конец вечного безмолвия
Шрифт:
Возле лавки Бессекерского он увидел старого Кымынто. Пастух лежал и стонал.
Теневиль нагнулся над земляком, и в нос ему ударил крепкий запах дурной веселящей воды.
— Какомэй! Как ты тут оказался?
— С вечера подняться не могу, — простонал Кымынто, садясь на снег с помощью Теневиля. — Крепкая здешняя веселящая вода. Бисекер обещал еще бутылку…
С помощью Теневиля Кымынто доплелся до лавки и ввалился внутрь, вызвав приветственный возглас торговца:
— Амын етти!
Кымынто заискивающе улыбался и даже пытался кланяться.
— Что принес? Чем будешь торговать?
— Вотька, — сказал Кымынто, — вотька давай…
У Теневиля сердце сжалось от жалости к старику. Он знал, какую власть имеет над человеком дурная веселящая вода. Сам пробовал, пристрастия к этому зелью не имел, однако хорошо понимал страдания других.
— Вотька, вотька, — заворчал Бессекерский, — сказано тебе — дуй отсюда, дикоплеший!
Кымынто уловил в голосе торговца гнев и постарался улыбнуться еще шире, еще преданнее и умоляюще.
Бессекерский взглянул на жалкую физиономию, на которой смешалось все — пьяные слезы, размазанные сопли, подобострастие, немая мольба в широко раскрытых, налитых кровью глазах, и его передернуло от отвращения.
Выйдя из-за прилавка, Бессекерский схватил за пЛечи полупьяного старика и вытолкал из лавки, приговаривая:
— Нет тебе вотьки… Нету… Пушнина нет — И вотька нет… Заруби себе на носу…
Бессекерский возвратился в лавку, ухмыляясь и довольно поглядывая на Теневиля.
— Так, — сказал он, потирая руки, словно смахивая с них невидимую грязь, приставшую от Кымынто. — Что ты хочешь? Экимыл [Водка] варкын и много разных патронов… Есть чай, сахар, табак… Табак американский, видишь, какие красивые банки?
Кымынто в стойбище Армагиргина был далеко не последним человеком. В общем стаде у него паслось немало своих оленей, и почитали его за ум, за то, что старик знал тундру и был добрым.
Теневиль собирал и запихивал в мешок пушни-.ну под удивленным и недоуменным взглядом торговца.
— Ты что? Не хочешь со мной торговать?
— Нет, — решительно мотнул головой Теневиль, — в другом месте поторгую.
Теневиль уже шел к двери, за которой царапался и просился обратно Кымынто.
— Постой! Стой! — кинулся вслед Бессекерский. — Одно слово, дикоплеший! Вернись, оленья морда! — Теневиль хлопнул дверью. Уже на улице он помог Кымынто встать и вместе, с ним отправиться к Тымнэро.
Тымнэро сидел у костра и перебирал собачью упряжь.
— Сходи ты поторгуй, — попросил его Теневиль. — Мне товару купишь. И для дяди Кымынто бутылочку дурной веселящей воды возьми.
Тынатваль подала Кымынто ковшик холодного оленьего бульона. Старик выпил, посидел несколько минут с закрытыми глазами и признался Теневилю:
— Когда ты уехал, многим тоже захотелось во Въэн. Набрали шкурок и пошли — кто пешком, а кто с нартой. Многие сейчас отлеживаются по домикам да по ярангам. Поторговали. Да и сами анадырцы пошли толпой в стойбище. Сейчас, должно быть, там большое веселье…
Тымнэро вернулся с покупками, Кымынто хлебнул водки. На нарте Тымнэро отправились втроем в стойбище.
Еще издали заметили полыхающие в зимней ночи костры.
Чем ближе к стойбищу, тем слышнее были глухие удары бубна. Иногда долетали вскрики, протяжное пение, переходящее в вой.
Теневиль встревоженно прислушивался: что могло произойти в стойбище во время его отсутствия?
Тымнэро потянул носом и заметил:
— Это наши анадырщики веселятся…
Перед входом в первую ярангу пылал большой костер, и над огнем на треножнике висел дорожный котел хозяина стойбища. Сам Армагиргин сидел на беговой нарте, отяжелевшая голова опустилась на грудь. Но он часто вскидывал ею и кричал молодому пастуху Анкакымыну:
— Пой и пляши! Пой и пляши на потеху тангитанам! Все равно крепкой власти у них нет, зато вдоволь дурной веселящей воды!
Анкакымын, веселый и пьяный, держал взмокшими пальцами бубен, ронял его на снег, подбирал и затягивал старинную тундровую песню о молодых оленях, отбившихся от стада и уведенных от людей дикими оленями.
Тангитаны, прибывшие из Анадыря, веселые и раскрасневшиеся на легком морозце, подбадривали Анкакымына охрипшими голосами, иные сняли рукавицы и хлопали в ладоши, словно били попавших невесть откуда комаров.
Теневиль соскочил с нарты и подбежал к Ар-магиргину. — Како! Это ты прибыл! Гляди вокруг, Теневиль, как в старину! Когда был жив Солнечный владыка, когда мои друзья, русские, были сильны и крепко держали власть… Как на Анюе! Словно в старые добрые времена!
Теневиль видел, что в стойбище нет ни одного человека, который бы не хлебнул дурной веселящей воды. И женщины и мужчины — все были одинаково пьяны и веселы, улыбались русским гостям, которые тут же на снегу при свете огромного костра торговали пушнину, пыжики, оленьи шкуры, крепко замороженное мясо.
Кымынто, приехавший вместе с Теневилем, быстро соскочил с нарты и побежал в свою ярангу, крича на ходу:
— Подождите, подождите! У меня есть еще три песцовые шкурки! — Он опасался, что на его долю уже не достанется дурной веселящей воды.
Гости из Ново-Мариинска громко переругивались, а двое тангитанов даже успели подраться, разбив друг другу носы.
Теневиль заглянул в ярангу Армагиргина: там тоже шел торг. Теневиль бродил от яранги к яранге, не зная, что делать, как отрезвить стойбище.
В раздумье он остановился у яранги Кымынто. Там слышались приглушенные голоса, звон посуды. Кымынто взял с собой в путешествие двух дочерей, молоденьких девушек, в прошлую зиму оставшихся без матери — она в осеннем переходе через замерзающие реки простудилась и в середине зимы в морозную тихую ночь ушла сквозь облака.
В пологе слышались возня и стоны. Обеспокоенный Теневиль приподнял переднюю меховую стенку и увидел двух бородатых тангитанов.
— Кымынто! Кымынто! — закричал Теневиль. — Гляди, к твоим дочерям пристают! Слышишь, Кымынто!