Конец вечного безмолвия
Шрифт:
Меж тем тундровые путники приблизились настолько, что Милюнэ узнала в них Тынатваль и Аяну — дочку Тымнэро.
— Да это жена Тымнэро, — сказал с легким удивлением Иван Архипович.
— Пусть подойдут ближе, — милостиво разрешила Агриппина Зиновьевна, обращаясь к служанке.
В руках Тынатваль держала туго набитый морошкой, кожаный туесок. Аяна уставилась на остатки господского пиршества. Агриппина Зиновьевна поймала голодный взгляд ребенка, собрала остатки еды и протянула девочке;
— Ешь, милая, не бойся"
Однако
Аяна впервые вблизи видела эту тангитаискую женщину, о которой много слышала от тети Милюнэ.
Иван Архипыч встал с пригорка, подошел к Тынатваль и взял у нее из рук (туесок е ягодами.
— Гляди, Груша, какая прелесть! Давай купим у нее эти ягоды. Спроси, Маша, сколько она хочет за них?
Милюнэ перевела вопрос хозяина, и Иван Архипович услышал:
— Берите так, если это вам нравится.
— Нет, так не пойдет, — сказал Иван Архипович. — Я не могу принимать подарки от туземцев. Пусть возьмут этот хлеб, рыбу, — сказал он, кивнув на остатки.
Милюнэ перевела предложение хозяина, и Тынатваль устало согласилась.
Одежда на ней была повседневная, лоснящаяся от сала и вся в лоскутках. Девчушка тоже в жалких лохмотьях, худая и какая-то забитая. Смотреть на них было тяжко, и оба тангитана облегченно вздохнули, когда Тынатваль взвалила на себя вязанку сухого стланика.
— Какая нищета! — осуждающе сказала вслед им Агриппина Зиновьевна.
Солнце ушло на другой берег лимана, я Треневы засобирались домой. Агриппина Зиновьевна набрала большой букет цветов и шла, как всегда, впереди.
За мостом встретили возбужденного Бессекер-ского.
— Ну, где же вы были? — накинулся он на Тренева. — Упустили такой шанс!
— Что случилось? — с тревогой спросил Тренев.
— А то, что с аукциона продали катера, кунгас и продовольственный склад!
Катера, кунгас и пустой склад ранее принадлежали уездному правлению и считались государственной собственностью.
— Кто же купил? — с нетерпением спросил Тренев.
— Я купил! — возбужденно сказал Бессекерский.
— Все? — изумился Тренев.
— Катер и кунгас. Второй катер и склад отхватил Грушецкий.
Дошли до дома вместе.
Агриппина Зиновьевна велела поставить самовар и, сославшись на неожиданно вспыхнувшую мигрень, улеглась в постель.
Мужчины устроились на кухне.
— У меня давняя задумка насчет транспорта, — продолжал Бессекерский. — В здешних условиях это самое прибыльное дело. Понимаешь, ежели нам взять все катера и кунгасы и собачьи упряжки — какими делами можно ворочать?! Глядишь, потом и шхуну можно приобрести у американцев.
— Так что же делать? — растерянно произнес Тренев. — Грушецкий нам обратно катер не продаст.
— Я об этом подумал, — улыбнулся Бессекерский. — С одним катером он не больно развернется. Кунгас все равно нужен, а он-то у меня. Со временем второй катер можно у него перекупить. Ну так как? Входишь в долю? Акционерное транспортное общество "Бессекерский
Прогулка в тундру несколько успокоила Тренева, и он стал трезвее смотреть на происшедшее. Кто знает, как дальше дело повернется. Может статься, что возвращение старых порядков дойдет до того, что будет восстановлена монархия и Бес-секерскому с Грушецким придется обратно отдавать катера и кунгас как имущество государственное…
— Надо подумать, — уклончиво ответил Тренев.
— Смотри, Иван Архипович, — с ноткой угрозы произнес Бессекерский. — Упустишь свою выгоду. Я предлагал тебе сотрудничество из дружеских чувств. А охотников найдется много, стоит мне только кликнуть…
Бессекерский вышел, и тотчас из комнаты появилась Агриппина Зиновьевна с полотенцем на голове.
— Почему не согласился? Чего ты ждешь?
Агриппина Зиновьевна, как всегда, начала тихо, почти шепотом, но когда ее голос достиг крика, Милюнэ бочком выбралась из кухни…:
Глава третья
Хозяев стойбищ, имевших большое количество оленей, называли «майнычавчыват» — "большой оленевод"… И такое название присуждалось необязательно самому богатому, но непременно главе, родоначальнику стойбища…
Из этой долины до Ново-Мариинского поста было рукой подать.
Свою поездку прошлой зимой Армагиргин не мог вспоминать без стыда. Но как забудешь, когда у Кымынто родилась внучка — ясноглазая тангитанская девчонка.
И рад бы был Армагиргин откочевать от этого опасного места, но приспело время навестить именно эти пастбища.
Армагиргин одряхлел, но штанов из белого камуса еще не надевал.
Возраст давал себя знать: долгими бессонными ночами от глухой серой тоски замирало сердце и некуда было деваться. Все чаще призывал Армагиргин к себе младшего Эль-Эля, но молодой шаман камлал без того воодушевления, которое было свойственно его отцу и которое быстрее доходило до богов.
Армагиргин чувствовал в душе нарастающую неприязнь к шаману и, боясь собственного гнева, отсылал его от себя.
Старик стал бояться одиночества. Когда уходил Эль-Эль, приходил черед Теневиля.
Все стойбище заметило благоволение Армагир-гина к молодому пастуху. Это было закреплено в имени сына Теневиля, названного самим Арма-гиргином Армаолем. Он передал частицу смысла своего имени новорождённому, и это было знаком особого покровительства.
Отблеск костра хозяйской яранги виден издали — снег вокруг ярко освещен, словно огонь был под ним.
Прежде чем войти в ярангу, Теневиль остановился, глубоко вздохнул и огляделся. Полная луна сидела на зубчатой вершине хребта и заливала долину ровным светом. Яркие звезды дрожали от ночного холода.