Конец вечного безмолвия
Шрифт:
— Я рад тебя видеть, — повторил Теневиль. — Надеюсь, у тебя дома все хорошо?
— Сынок ушел сквозь облака, — спокойно произнес Тымнэро.
— Легкая была дорога? — учтиво спросил Теневиль.
— Ясный день был. Правда, с утра было пасмурно, но потом прояснилось.
Он вытащил из засаленного кисета кусочек табачного корня и принялся мелко нарезать на краю дощечки.
Теневиль с готовностью подставил свою трубку.
— Хорош все же русский табак, — сказал он. — Настоящий табачный дух и крепость в нем.
— Однако русского табака осталось совсем мало, — сказал Тымнэро. — "Нынче совсем не было русского товара — все американское. И табака в жестяных банках — полно. Вон, гляди!
Тымнэро подал плоскую жестяную баночку американского табака.
— И сахар тоже американский, — продолжал Тымнэро. — С виду такой же, но слабый на зуб и тает быстро.
Мужчины покурили, потом плотно поели, ловко орудуя ножами, и так очистили кости, что собакам осталось только разгрызть их.
За чаепитием пошел разговор.
— Армагиргин хочет знать, что же случилось с тангитанами, — сказал Теневиль. — В душе не верит, что скинули Солнечного владыку.
— Говорят такое, — кивнул Тымнэро. — Куркутский рассказывал, ссорятся тангитаны, особенно когда начинают заседать.
— А случилась ли какая перемена в самой жизни? — спросил Теневиль.
— Да все осталось как было! — сердито ответил Тымнэро. — Своими глазами не видишь!
Теневиль помолчал: действительно, что тут спрашивать, когда и так видно — перемен в яранге Тымнэро нет.
— Оттого что власть меняется, нам, лыгъоравэтльанамг никакой пользы и никакого вреда — все по-прежнему, — продолжал Тымнэро. — Тут был один, который говорил о переменах. Да ты знаешь его — Кассира.
— А где он?
— Уехал, повез в сумеречный дом Царегородцева и Оноприенко… Да что-то задержался, не вернулся. Сказывают, что сам угодил в сумеречный дом…
— Как же можно? — удивился Теневиль.
— Могли и посадить. Он такое говорил, что мне страшно становилось… Всеобщий дележ, раздача богатств бедным.
— Разве такое возможно? — удивился Теневиль и ближе придвинулся к Тымнэро.
— Говорит — можно. Не будь охотников, не будь пастухов, откуда были бы мясо нерпичье да моржовое, кожи на покрышки яранг, олени, оленьи шкуры?.. Если бы женщины не "шили, откуда бы были торбаса, кухлянки?.. Это на нашей, чукотской земле. А в России, говорил Каесира, рабочий человек делает все, что потом купцы сюда привозят, — табак, чай, сахар, ткани, ружья…
— И даже ружья! — удивился Теневиль.
— Есть такие умельцы, — подтвердил. Тымнэро. — Торговцы захватили все эти богатства, мастерские, где делают ружья и другую железную утварь, землю, где растет сахар, и чай, и хлеб, захватили оленьи стада, байдары и вельботы и заставляют работать на себя трудового человека, который как бы в рабстве находится…
— Вроде пурэль? [Раб] — переспросил Теневиль. Тымнэро кивнул.
— Ну хорошо, поделят все богатства между собой, раздадут оленей по ярангам, там, сахар, чай… Первое время, конечно, будет хорошо, а дальше?
— Что дальше? — не понял Тымнэро.
— Дальше что будет? Все съедят, искурят, износят, а как дальше жить?
Тымнэро в сомнении покачал головой:
— Коо! Про дальнейшую жизнь Кассира не говорил.
— Дальше можно и с голоду подохнуть, — сказал Теневиль.
— Да-а, кэйвэ, — протянул Тымнэро, представляя весь ужас будущей жизни после всеобщего дележа. — Да и когда начнут делить, тут тоже без драки не обойтись. Одному захочется одно, другому другое. — Те, кто проворнее и сильнее, похватают лучшее да побольше!
— Да еще оружием будут угрожать, — дополнил картину будущего всеобщего дележа Тымнэро. — Такой жадный народ. А тангитаны в драке дичают.
— Слышали мы и про большую тангитанскую драку — войну, — вспомнил Теневиль. — Тучи вооруженных людей выходят на открытое поле, вроде тундры, и начинают друг в друга стрелять, словно на моржовом лежбище. Иные даже из пушек палят — огромных таких ружей, из которых анкалины [Приморские жители, в отличие от кочующих] китов бьют.
— Да. уж лучше подальше от них, от танги-танов, — заключил Тымнэро.
Милюнэ прибежала на следующее утро с. узелком тангитанских лакомств.
— Почему Раулена не приехала? — спросила она, развертывая на столике гостинцы.
— Тяжелая она, — солидно ответил Теневиль, — ребенка ждет.
Милюнэ вскинула голову и с тоской произнесла:
— Как я ей завидую… Если бы я осталась в твоей яранге и ты взял меня второй женой, у меня уже тоже был бы ребенок…
— Разве тебе плохо живется здесь? — спросил Теневиль, ощутив неожиданную печаль.
Милюнэ не сразу ответила. Она задумчиво смотрела на Теневиля, на его загорелое лицо.
— Мне хорошо живется, — тихо ответила она. — Видишь — я сыта и одета. Постель теплая, возле самой плиты. Да и работа не тяжелая — помыть, постирать. Научилась готовить тангитанскую еду.
— Замуж тебе надо, — заметил Теневиль.
— Надо, — вздохнула Милюнэ. — Только никто не сватает.
Это была правда: никто не сватался к Милюнэ. Многие анадырские тангитаны считали, что она тайная наложница Тренева, хоть и удивлялись, как он устраивается при такой бдительной и ревнивой жене. А свои люди считали ее недоступной: она жила в тангитанском доме, одевалась во все матерчатое и раз в неделю ходила в баню.
— Я пойду, — заторопилась Милюнэ. — А вы попробуйте этот кавкав [Хлеб], который я сама пекла. Я еще увижу вас, а мне надо торопиться. Хозяйка не любит, когда я надолго отлучаюсь.
Милюнэ ушла, и, глядя ей вслед, Теневиль повторил, уже обращаясь к Тымнэро:
— Замуж ей надо. Совсем дозрела.
— Ии, — кивнул Тымнэро, — и я задумываюсь об этом.
На третий день пребывания в Ново-Мариинске Теневиль решил поторговать. К тому же пора было возвращаться к стоянке. Никто оттуда не приезжал, никаких известий не было.