Конец вечного безмолвия

Рытхэу Юрий Сергеевич

— Казак?

— И не казак, хотя и похож, — ответил Кулиновский. — Солдат — это вооруженный человек, который на войне стреляет во врага.

— И враги тоже стреляют? — спросил Тымнэро.

— Они-то и начинают, — уверенно сказал Кулиновский, — а потом на них солдаты идут.

— А кто эти враги? — заинтересовался Тымнэро. — Тоже тангитаны?

— Германцы, — сказал Кулиновский, — Тоже тангитаны, но не русские.

— Путаюсь я в них, — смущенно признался Тымнэро. — Что Волтер, что Тренев — для меня они одинаковые тангитаны.

— Нет

уж, — мотнул головой Кулиновский, — большая разница среди них есть, может быть, даже больше, чем у нас с тобой. Ну так как — будешь в артели нашей рыбу ловить? — еще раз спросил Кулиновский.

— Не солдат я, — с сомнением сказал Тымнэро, — оружие мое неважное, да и стрелять никуда не хочу. Нету у меня врагов.

— Тьфу ты, — махнул рукой Кулиновский, — не стрелять тебя зовут, а рыбачить вместе.

— Если у вас есть невод и сети, лодка, то почему не пойти?

— Значит, договорились?

— Коо, — опять засомневался Тымнэро.

Куликовский ушел, а Тымнэро остался в яранге в растерянности: что он там наговорил? Как же они собираются ловить? Где сети и невод возьмут? Да и место рыбалки где? Все занято неводами Сооне да Грушецкого.

Михаилу Куркутскому, собственно, не пришлось учительствовать, и занимался он тем же, что и его старший брат, — собачьим извозом и рыбалкой. Зимой ставил капканы у подножия горы Святого Дионисия на песца и лисицу.

Учительское звание чуванец получил от настоятеля марковской церкви, где научился грамоте и счету до такой степени, что церковное начальство посчитало возможным присвоить ему звание народного учителя с правом обучать чтению и письму представителей местного населения. Однако в Ново-Мариинске школы для местного населения не было.

Летом, когда нартовая дорога превращалась в талую воду и все анадырские каюры распускали собак на вольный промысел, Михаил Куркутский превращался в рыбака. Обычно он нанимался к Грушецкому.

Грушецкий страшно удивился, когда Михаил заявил, что в нынешнюю путину он не собирается рыбачить у него.

Куркутский говорил тихо и застенчиво, мял в руках обтрепанную кепку.

— Чем же ты будешь ловить рыбу, лодырь? — сердито спросил Грушецкий, презиравший заодно с чукчами и эскимосами и чуванцев. — Дырявыми штанами? Или обзавелись снастью?

Грушецкий поднял глаза и подозрительно посмотрел на чуванца.

— Ежели есть снасть, то еще надо разрешение получить на рыбалку. Не дури, Миша, начинай работу. В нонешнюю путину, если рыба хорошо пойдет, так и быть — заплачу тебе больше.

Куркутский все еще топтался.

— Ну, что раздумываешь? — заорал на него Грушецкий. — А ежели не хочешь, так катись отсюда в тундру!..

На берегу лимана Арене Волтер смолил свой баркас, прилаживал керосиновый мотор, который всю зиму ремонтировал, изредка заводил, пугая анадырцев непривычным ревом.

— Гляди, Михаил, какой у нас баркас, — похвалился Волтер. — Будет невод, можем ловить рыбу

аж на Русской Кошке.

Единственное незанятое место для рыбалки находилось на далеко выдававшейся в море косе — Русской Кошке. Место было неудобное, далекое, да и не всякий год рыба подходила к берегу.

Михаил Куркутский и Николай Кулиновский отправились к Сооне торговать у него невод.

Завидя Михаила и Николая, он еще издали начал кланяться и широко улыбаться, так что глаза его превратились в узкие щелочки, а широко оскаленный рот с большими желтыми зубами занял все лицо.

— Здравствуй, хоросий дорогой гости! — кланялся Сооне. — Хороси погода, хороси будет путина.

— Это, мольч, еще как бог пошлет, — ответил Коля Кулиновский.

Сооне отодвинулся в сторонку, высвобождая место на ступеньках чисто вымытого крыльца.

— Сооне-сан, — начал, откашлявшись, Михаил, — пришли мы к тебе просить невода… Можем его купить по сходной цене, а можем и в кредит взять и после путины рассчитаться… А еще лучше, если ты нам дашь его в аренду…

— Кому? — вежливо спросил японец. — Вам лично?

— Не совсем лично, — ответил Куркутский, — а нашей артели.

— Но моя сама лови рыба, — сухо ответил Сооне, — моя имей три невод, больше нет.

— Врет, гад, — нисколько не стесняясь Сооне, словно тот ничего не понимал, сказал Николай Кулиновский.

— Тогда продай, — настаивал Михаил.

— Моя не продавай, моя не давай аренда, моя говори — пошел вон! — Японец показал коротким холеным пальчиком с полированным ногтем в сторону тундры.

— Пошли. — Николай решительно поднялся с крыльца и нехорошо выругался.

— Я все понимай, — многозначительно проговорил Сооне-сан.

— Понимай, понимай, допонимаешься, — погрозил в его сторону кулаком чуванец.

К вечеру собрались у Аренса Волтера,

Набились так, что в тесной комнате не повернуться. Двоим даже пришлось усесться на столик.

Норвежец радостно сообщил, что баркас готов, мотор работает и можно хоть завтра отправляться на Русскую Кошку.

Ермачков обещал дать свою палатку и запас соли, оставшейся от прошлого года.

— А бочки, бочки где мы возьмем? — с беспокойством спросил Мефодий Галицкий, служивший у Грушецкого на неводе.

— Будем солить пластом, — предложил ингуш Мальсагов.

Мальсагов недавно поселился в Ново-Мариинске, придя в уездный центр с севера. Хотел пристроиться к своему земляку торговцу Магомету Гулиеву, но поссорился с ним и снова ушел в тундру искать золото. Однако ему, как и большинству золотоискателей, не везло, и он окончательно переселился в Ново-Мариинск, увеличив число бедных тангитанов.

Невод достать не удалось, решили ловить малыми ставными сетями.

Во второй половине июля 1918 года от берега Анадырского лимана во время отлива отплыл баркас Аренса Волтера с артельными рыбаками, таща на буксире небольшую байдарку Тым-, нэро.