Конец вечной мерзлоты
Шрифт:
О том достопамятном событии уже сложились легенды, одна причудливее другой.
Все это давно стало сказками, а на шее у Армагиргина висит родовой его божок — священная фигурка ворона, посредника между Армагиргином, его родом и богами.
Погруженный в размышления, Армагиргин шел к своей яранге.
У порога он обернулся к Эль-Элю и попросил его:
— Пусть ко мне придет Теневиль.
Армагиргин в одиночестве сидел за низким столиком и молча смотрел на дымящееся вареное оленье мясо.
— Етти, — тихо приветствовал он Теневиля.
— Ии, — ответил пастух.
— Подойди ближе.
Теневиль подошел и, повинуясь жесту хозяина, уселся на бревно-изголовье.
Возле корытообразного блюда — кэмэны — он заметил берестяную коробочку, похожую на проткоочгын.
— Ешь, — коротко сказал Армагиргин.
Теневиль взял ребрышко и для приличия поглодал его — негоже отказываться от еды, когда предлагает Армагиргин.
Порывшись заскорузлыми пальцами в коробочке, Армагиргин вытащил куски истлевшей бумаги и разложил их на краю низкого столика.
— Гляди, Теневиль, это царская бумага. Никто из нашего народа не знает, что тут начертано. Да и ты не поймешь, потому что не знаешь тангитанской грамоты. Я прошу тебя, переведи эти значки на дерево. Выбери из моих запасов покрепче, чтобы долго хранилось. Видишь, бумага оказалась слабая, рассыпается в прах.
Армагиргин бережно сложил бумагу в проткоочгын и протянул коробочку Теневилю.
— Я постараюсь сделать, — ответил пастух.
— Погоди, — остановил его Армагиргин. — Ты ешь. Мне надобно с тобой поговорить.
Теневиль взял еще одно ребрышко.
— Вот слушай меня… Ты с малолетства знаешь меня. А я давно приметил тебя. Ты не такой, как другие в нашем стойбище, а может, и среди всего нашего народа… Я вижу — наверное, ты один в нашем стойбище не завидуешь мне и доволен своей жизнью. Так ли это?
— Сегодня я говорил с Тэнантомгыном, — продолжал старик таким тоном, словно побеседовал не с самим богом, а с соседом. — Видно, он и наказал меня за русского бога и не дал мне потомства. Но Тэнантомгын дал мне совет. Сделать тебя наследником моим, передать тебе мои стада, мое имя и всю мою силу над людьми… Вот только не знаю, что с этим делать. — Армагиргин кивнул на берестяной проткоочгын. — Сказывают, что Солнечного владыки больше нет. То, что я тебе сказал про наследство, ты на это можешь сейчас не отвечать. Ты думай… А пока мы поедем с тобой во Въэн. Своими глазами поглядим, что там делается. Иди готовься в дорогу, но прежде перенеси мне русскую бумагу на дерево.
Теневиль был освобожден от работы в стадах.
Осторожно вынул полуистлевшие куски царской бумаги и аккуратно разложил, подогнав их друг к другу.
Трудясь над обрывками ломкой желтой бумаги, Теневиль не переставал думать о том, что сказал Армагиргин.
Раулена, носящая в своем чреве будущего ребенка, присела рядом и встревоженно глянула в глаза мужу:
— Что тебе сказал Армагиргин, почему ты стал скрытен и молчалив?
Разве можно сказать женщине все? Лучше язык проглотить. И чтобы успокоить жену, Теневиль сообщил:
— Собираемся во Въэн поехать. Посмотрим, что там делается. Увижу Тымнэро, Милюнэ… Каково им там живется?
— Это хорошо! — обрадовалась новости Раулена. — Я пошлю Милюнэ пыжик, а Тымнэро неблюй [12] на кухлянку.
— Они обрадуются подаркам, — заметил Теневиль, примериваясь, как расположить тангитанское письмо на дощечке, чтобы оно поместилось целиком на одной стороне, да еще примостить в конце круглое тавро, внутри которого была нарисована двухголовая когтистая птица.
12
Шкура годовалого оленя.
Раулена глянула через плечо мужа и ужаснулась:
— Какая страшная птица!
— Иди погляди на снег! — встревоженно сказал Теневиль, и Раулена послушно вышла из яранги.
Раулена поглядела на дали, утонувшие в синей мгле, на усыпанное звездами небо, на полную луну, поднимающуюся над горизонтом, на Млечный Путь — Песчаную реку, протянувшуюся через небосвод, и постепенно в ее душу входило умиротворение, спокойствие и блаженство.
Раулена постояла и, озябнув, возвратилась в чоттагин, где при свете пламени мха, плавающего в нерпичьем жире, ее муж переносил русские письмена на дерево.
Теневиль вглядывался в каждую букву, стараясь уразуметь ее значение. Он работал специальным шильцем, которое сам смастерил для такого случая.
Раулена сидела у костра и изредка поглядывала на Теневиля.
— Ну как, понимаешь? — не выдержав, спросила Раулена.
— Нет, — вздохнул Теневиль. — Но все равно интересно. Совсем не похоже на то, что я сделал.
— Может быть, то, что ты придумал, лучше тангитанского письменного разговора?
— Не знаю, — с сомнением покачал головой Теневиль. — Они тут обходятся совсем малым числом значков…
Две группы знаков особенно часто повторялись в царской бумаге, и Теневилю нетрудно было догадаться, что это имена Армагиргина и русского царя. Так как с большой буквы повторялись сразу несколько слов, то именно эти слова, как предположил Теневиль, и были именем Солнечного владыки. В его собственных записях имя Солнечного владыки изображалось так: знак солнца — диск с расходящимися лучами на особом сиденье — китовом позвонке.
Раулена уже дремала у потухшего костра, а Теневиль все трудился над перепиской грамоты.
Разгадка имен обрадовала его, но, к сожалению, добраться до смысла всей царской бумаги он так и не смог.
Уже под утро, когда сморенная сном Раулена крепко спала в пологе, Теневиль принялся переводить на деревянную дощечку царское тавро — тощую когтистую птицу с двумя головами, повернутыми в разные стороны.
Получилось нисколько не хуже, чем на бумаге, и Теневиль долго любовался плодом своих рук при свете коптящего пламени мохового светильника…
Аргиш Армагиргина, направлявшийся в Ново-Мариинск, состоял из нескольких нарт. Вместе с хозяином ехала его младшая жена Гувана. В такое долгое путешествие без женщины ехать трудно; кому-то надо следить за жилищем, ставить ярангу, разжигать костер, готовить еду, следить за одеждой. Ехали еще две девушки — дочери старого пастуха Кымынто. Не будь Раулена беременна, Теневиль взял бы ее тоже.