Конец Великолепного века, или Загадки последних невольниц Востока
Шрифт:
— Он хочет, — сказал мне армянин, — сделать вам предложение.
— Пусть говорит.
— По его словам это дело деликатное, но он надеется, что вы не обидитесь, если это будет вам не по душе.
— Нисколько.
— Он спрашивает, не согласитесь ли вы поменять свою рабыню на йа улед (мальчика), который принадлежит ему.
Я едва не покатился со смеху, но удержался, видя совершенную серьезность обоих левантинцев. Я усмотрел в этом одну из тех дурных шуток, которую позволяют себе восточные люди по отношению к франкам, особенно если они уверены в своей безнаказанности. Я сказал
— Нет же, он говорит серьезно; этот мальчик совсем белокожий, а женщина смугла, — добавил он с видом знатока. — Я вам советую подумать: мальчик стоит женщины.
Меня нелегко удивить, к тому же это бесполезно на Востоке. И я просто сказал, что эта сделка мне не подходит. Но поскольку я не мог скрыть своего раздражения, капитан сказал армянину, что он сожалеет о своей неделикатности и что он хотел сделать мне только приятное. Мне показалось, что в его словах сквозила ирония, и я попросил армянина, чтобы тот более ясно объяснился по этому поводу.
— Так вот, — сказал мне армянин, — капитан говорит, что утром вы делали комплименты йа улед, или по крайней мере так ему сказал мальчик.
— Как! — вскричал я. — Я его назвал «дурачком», потому что он мыл руки нашей питьевой водой. Я был страшно рассержен его поведением.
Искреннее удивление армянина показало мне, что все дело в абсурдном лингвистическом недоразумении; это довольно часто случается с теми, кто посредственно знает языки. Слово «хабиби», так странно переведенное накануне армянином, имело на самом деле значение «нежный», «любимый». Не знаю, почему ему показалось, что слово «дурачок» лучше всего передает это по-французски? Мы вновь, уже в исправленном виде перевели припев из песни рабыни, который означал примерно следующее:
«О мой дорогой, мой возлюбленный, мой брат, мой повелитель».
Так начинаются почти все арабские любовные песни, переводить их можно по-разному; несведущим они напоминают двусмысленности Коридона из античных буколик.
СУДОВОЙ ЖУРНАЛ
Правдивое повествование не обладает неограниченными возможностями романтических и драматических историй. Я рассказываю здесь лишь о событиях, интересных своей достоверностью; я мог бы легко придумать какие-нибудь занимательные приключения для такого банального путешествия, как плавание по сирийскому заливу, но правда не терпит вымысла, и мне кажется, будет гораздо лучше, если говорить простодушно, как древние мореплаватели: «Такого-то дня мы видели бревно, плывшее по волнам, такого-то дня — серую морскую чайку», и так до того момента, когда действие преображается в связи с появлением лодки с дикарями, которые доставляют иньям и жаркое из молочных поросят.
Однако, за неимением обязательной бури, мертвый штиль, вполне достойный Тихого океана, и нехватка пресной воды на корабле, подобном нашему, могли бы привести к сценам, претендующим стать современной «Одиссеей». Судьба лишила меня такой возможности, послав вечером легкий зефир с запада, благодаря которому судно пошло довольно быстро.
Я был весьма обрадован этим обстоятельством и несколько раз требовал от капитана подтверждения того, что на следующее утро мы увидим голубоватую вершину горы Кармель. Внезапно на юте раздались крики:
— В чем дело?
— Курица в море!
Каюта капитана корабля
Происшествие показалось мне незначительным; тем не менее матрос-турок, которому принадлежала курица, выражал свое отчаяние самым трогательным образом, а его товарищи серьезно ему сочувствовали. Его держали, чтобы он не бросился в море. Курица уже издалека подавала сигналы бедствия, за ней следили с большим волнением. Капитан после минутного колебания приказал остановить корабль.
Я счел, что это уж слишком; потеряв два дня, останавливаться при хорошем ветре из-за тонущей курицы. Я дал матросу два пиастра, надеясь, что это решит все дело: араб позволил бы убить себя и за меньшую сумму. Его лицо смягчилось, но он, без сомнения, тут же подсчитал, что получит двойную выгоду, если еще и поймает курицу. В одно мгновение он скинул с себя одежду и бросился в море.
Он проплыл огромное расстояние. Полчаса мы с беспокойством следили за его перипетиями и за приближением ночи. Наконец пловец достиг корабля, но настолько обессилел, что его пришлось вытаскивать из воды: он никак не мог без посторонней помощи вскарабкаться на борт судна.
Оказавшись в безопасности, матрос сразу же занялся своей курицей: он ее согревал, сушил и не успокоился, пока не убедился, что она снова дышит и бегает по палубе.
Корабль вновь двинулся в путь.
— Черт с ней, с этой курицей! — сказал я армянину. — Мы потеряли из-за нее целый час.
— Ну и что, — сказал он мне, — не мог же он дать ей утонуть.
— Но у меня полно кур. Я бы дал ему вместо этой несколько других.
— Это совсем не одно и то же.
— Как это? Я бы пожертвовал всеми курами на свете, лишь бы не потерять часа хорошего ветра, ведь на этом судне мы уже завтра рискуем умереть от жажды.
— Видите ли, — сказал армянин, — эта курица вырвалась у него в левую сторону в тот самый момент, когда он собирался перерезать ей горло.
— Я бы понял это, — удивился я, — если бы он выполнял свой долг мусульманина, спасая живую тварь, но я знаю, что уважение правоверных к животным не простирается так далеко, поскольку они их убивают и едят.
— Конечно, они их убивают, но соблюдая при этом определенные церемонии, произнося молитвы и, кроме того, перерезая им горло не иначе как ножами, в ручки которых вбиты три гвоздя, а на лезвии нет зазубрин. А если бы курица вдруг утонула, то бедняга был бы уверен, что умрет через три дня.
— Теперь понятно, — сказал я армянину.
Итак, для восточных людей убивать животных — дело весьма серьезное. Оно дозволяется, лишь когда необходима пища, причем сопровождается это ритуалом, напоминающим жертвоприношения древних. Как известно, нечто подобное есть у евреев; продавцы мяса обязаны прибегать к услугам резников (шохет), которые принадлежат к особой религиозной корпорации; они убивают животное, соблюдая определенные ритуалы. Этот предрассудок с различными вариациями бытует в большинстве религий Ближнего Востока.