Конец веры
Шрифт:
Но обратим внимание на то, что, критикуя интуитивные магические представления, мы неизбежно ссылаемся на интуитивные представления рационального мышления. «Контролируемое исследование»? «Корреляция»? Почему эти вещи должны нас убеждать? Разве не «очевидно», что, если мы не исключим другие возможные причины увеличения потенции: эффект плацебо, иллюзии, факторы среды, различные состоянии здоровья разных групп испытуемых и т. д. — мы не сможем прийти к выводу о влиянии костей тигра на состояние тела человека? Да, это совершенно очевидно. Но почему? Мы снова коснулись ногой самой основы вещей. Как говорил Витгенштейн, «наши пики биты».
Тот факт, что, отвечая на этические вопросы, мы должны полагаться на интуитивные представления, не означает, что этические истины расплывчаты, двусмысленны или определяются культурой. Как и в любой другой сфере знаний, в этике есть пространство для разумных споров о правильном и неправильном, но у этого пространства существуют границы. Люди, которые верят, что земля плоская, вышли за рамки географии; те, кто отрицает факт холокоста, вышли за рамки истории; те, кто верит, что Бог сотворил вселенную в 4004 году до н. э., вышли за рамки космологии; и мы увидим, что те, кто придерживается варварских
Этика, нравственные проблемы и корыстный интерес
Хотя наши нравственные проблемы прямо связаны с представлением о том, что другие могут испытывать счастье и боль, этика не сводится к знанию о том, что ты не один живешь в этом мире. Чтобы этика что-то значила для нас, нужно, чтобы для нас что-то значили счастье и страдание других. И эти вещи для нас действительно важны, но почему?
Похоже, жесткий редукционизм не слишком поможет нам разобраться в этических вопросах. Разумеется, то же самое можно сказать и о других феноменах высшего порядка. Экономическое поведение, разумеется, вытекает из «поведения» атомов, но вряд ли изучение элементарных частиц поможет нам лучше понять экономику. Теория игр или эволюционная биология, например, отчасти помогают нам лучше понять корни того, что в научной литературе называют «альтруистическим поведением», но нам не стоит слишком полагаться на эти теории. Исследования, которые показывают, что сама природа занималась отбором наших интуитивных этических представлений, ценны для нас лишь потому, что они опровергают широко распространенную ложь о том, что эти представления породила религия. Но природа отобрала множество таких вещей, которые нам бы хотелось навсегда оставить где-нибудь в джунглях Африки. Так, практика изнасилования некогда, вероятно, давала преимущества некоторым видам животных — и насильники всех форм и размеров встречаются в естественном мире (дельфины, орангутанги, шимпанзе и т. д.). Должны ли мы в силу этого позитивнее относиться к изнасилованию в человеческом обществе? Даже если нам придется признать, что какое-то количество изнасилований в мире неизбежно, потому что некоторые люди их склонны совершать, это не отличается от утверждения о том, что какое-то количество заболеваний раком неизбежно. Мы все равно будем стремиться лечить рак.
Если мы называем какое-то явление «естественным» или говорим, что оно способствовало адаптации некоторых видов, это вовсе не значит, что оно «хорошее» — то есть не значит, что оно в настоящее время увеличивает счастье людей [247] . Конечно, здесь можно спорить о критериях счастья и о том, какие формы счастья должны вытеснять другие, и это непростые вопросы — но таковы практически все проблемы, достойные обдумывания. Нам достаточно понять, что счастье и страдание чувствующих существ (включая нас самих) нас беспокоит и что сфера этого беспокойства есть сфера этики, и тогда мы поймем, что «естественные» явления человеческой природы не всегда «хороши». Разговоры о генетике и естественном отборе не ведут нас дальше, поскольку природа просто готовила нас к размножению. С точки зрения эволюции для человека главное оставить после себя как можно больше детей. Как говорит Стивен Пинкер, если бы мы оценивали свою жизнь с точки зрения генетики, «мужчины бы выстроились в очередь сдавать свою сперму в специальные хранилища, а женщины умоляли бы, чтобы их зрелые яйце-клетки передали бездетным парам» [248] . В конце концов, если думать о моем наборе генов, что может меня порадовать больше сознания того, что я стал отцом тысячи детей, за которых не несу никакой финансовой ответственности? Однако большинство из нас не ищет счастья на таком пути.
247
Такие вещи часто неудачно называют «ошибкой натурализма». По словам Дж. Э. Мура (G. E. Moore), настоящая ошибка натурализма имеет иной характер. Мур говорил, что наши суждения о благом нельзя свести к другим качествам, таким, как счастье. Он бы, несомненно, обвинил меня в ошибке натурализма из-за того, что я кладу счастье в основу определения этики. Мур опирался на свой «аргумент открытого вопроса»: похоже, при любом состоянии счастья мы вправе задать вопрос: «Хороша ли сама по себе данная форма счастья?» Поскольку этот вопрос всегда продолжает обладать смыслом, это значит, что счастье нельзя отождествить с добром. Я бы на это возразил, что на самом деле при этом мы задаем несколько иной вопрос: «Способствует ли (препятствует ли) эта форма счастья высшему счастью?» Этот вопрос также логичен, и он позволяет связать представления о благом с опытом существ, наделенных даром чувств.
248
S. Pinker, The Blank Slate (New York: Viking, 2002), 53–54.
И большинство из нас не законченные эгоисты — в узком смысле слова. Наш эгоизм распространяется на тех, с кем мы себя нравственно отождествляем: на друзей и членов семьи, на сотрудников и товарищей и — если мы стремимся к расширению — на людей и животных в целом. Джонатан Гловер говорил об этом так: «Наше участие в жизни близких людей несовместимо с банальным эгоизмом. Мужья, жены, возлюбленные, дети и друзья — все они размывают границы наших корыстных интересов. Фрэнсис Бэкон справедливо говорил, что люди с детьми “стали заложниками фортуны”. Несомненно, дружба и любовь также делают нас заложниками… Это расшатывает наши узкие корыстные интересы» [249] .
249
J. Glover, Humanity: A Moral History of the Twentieth Century (New Haven: Yale Univ. Press, 1999), 24.
Нравственное отношение к другим — это забота об их счастье и сочувствие их страданиям. Это означает, по словам Канта, что мы относимся к другим как к самостоятельной ценности, а не как к средству для достижения какой-либо еще цели. Здесь сходятся в одной точке многие нравственные предписания — категорический
Это просто схема, но она показывает, что этика тесно связана с положительными эмоциями. Тот факт, что мы желаем счастья тем, кого любим, и что сама любовь, в свою очередь, делает нас счастливыми, — это просто эмпирическое наблюдение. Но на таких наблюдениях строится рождающаяся наука. А что мы можем сказать о людях, которые не любят других и не видят в этом смысла, но говорят, что они вполне счастливы? Существуют ли подобные люди вообще? Возможно, да. Это опрокидывает наши представления о реалистичной этике? Не в большей мере, чем неспособность понять теорию относительности опрокидывает представления современной физической науки. Некоторые люди не в состоянии понять, как течение времени может зависеть от системы отсчета. Это мешает им участвовать в обсуждении серьезных проблем физики. В таком же отношении к этике стоят люди, которые не видят связи между любовью и счастьем. Различие мнений здесь не создает проблемы для этического реализма.
Возьмем практику убийства за честь семьи, которая до сих пор встречается в Африке, на Ближнем Востоке и в Юго-Восточной Азии. Мы живем в мире, где женщин и девушек постоянно убивают из-за того, что их поведение навлекает на семью бесчестие — иногда за то, что женщина просто поговорила с чужим мужчиной без разрешения или стала жертвой изнасилования. В западных СМИ при этом говорят о «племенных» обычаях, хотя почти всегда подобные вещи происходят именно в мусульманской среде. Но неважно, назовем мы те представления, что порождают подобные убийства, «племенными» или «религиозными», важно, что эту практику порождают представления мужчин о стыде и чести, о роли женщины и о женской сексуальности.
В частности, благодаря этим представлениям сексуальное насилие становится орудием войны. Разумеется, у бойцов могут существовать и более примитивные и не столь продуманные мотивы насиловать женщин в массовом порядке, но нельзя отрицать того, что именно мужские представления о «чести» сделали это великим инструментом психологического и культурного угнетения. Изнасилование позволяет изнутри разрушать запреты сообщества. Вспомним о боснийских женщинах, которые постоянно подвергались изнасилованию со стороны сербов. Конечно, можно подумать, что здесь все просто: раз боснийских мужчин могли убивать, женщин могли насиловать. Но подобные нарушения нравственных границ были бы невозможны, если бы они не опирались на недоказанные представления — в данном случае на представления о врожденной греховности женщин, о важности девства до вступления в брак и о том, что изнасилование покрывает его жертву бесчестием. Надо ли говорить, что такое отсутствие сострадания уже давно взращивалось на христианском Западе. Так, Августин, размышляя о нравственном состоянии дев, изнасилованных готами, писал, что, быть может, они «слишком кичились своей чистотой, воздержанием и целомудрием». Может быть, у них были «невидимые пороки, которые породили бы в них гордыню и высокомерие, если бы их не подвергли такому унижению» [250] . Иными словами, они этого заслужили [251] .
250
Цит. no: O. Friedrich, The End of the World: A History (New York: Coward, McCann & Geoghegan, 1982), 61.
251
Христианское вероучение превратило сексуальный невроз в принцип культурного угнетения. Этот тезис нет нужды доказывать. Может быть, самыми шокирующими разоблачениями последних лет (на фоне тысяч раскрытых случаев педофилии среди священников США) были истории монахинь, которые руководили детскими домами в Ирландии в 1950-х и 1960-х годах. Одна из групп монахинь, по иронии судьбы носившая название Сестры милосердия, начинала мучить детей уже с возраста в одиннадцать месяцев (применяя бичевание, ошпаривание и невообразимую психологическую жестокость) за «грехи их родителей» (то есть за то, что эти дети — незаконнорожденные). Из-за древних представлений о женской сексуальности, первородном грехе, девственном рождении и т. д. таких детей тысячами отбирали у невенчанных матерей и отдавали на усыновление в другие страны.
Из-за своих представлений о «чести» отчаявшийся отец вынужден убить свою дочь, узнав, что ее изнасиловали. Подобное «сострадание» к жертве изнасилования может проявить ее родной брат. Подобные убийства не являются чем-то неслыханным в таких местах, как Иордания, Египет, Ливан, Пакистан, Ирак, сектор Газа и Западный берег [252] . В этих частях мира девушка любого возраста, если она стала жертвой изнасилования, покрывает позором всю свою семью. К счастью, этот семейный позор несложно смыть ее кровью. Последующие события осуществляются с помощью бесхитростной техники, поскольку ни в одной из этих стран не предусмотрены летальные инъекции за преступления, навлекающие бесчестие на семью. Девушке перерезают горло, или ее обливают бензином и поджигают, или ее убивают выстрелом. Преступник всегда отделывается недолгим сроком тюремного заключения, если дело доходит до суда вообще. Многих из них соседи чествуют как героев.
252
Сведения о подобных убийствах постоянно поступают к нам из мусульманских стран. В качестве свежего примера см.: N. Вапег-jee, Rape (and Silence about It) Haunts Baghdad, New York Times, July 16, 2003. На веб-сайте ЮНИСЕФ приводится такая статистика: