Конец заблуждениям
Шрифт:
Она не предупредила Дункана о возвращении. Она надеялась сделать свой приезд частью сюрприза, хотя сейчас, оглядываясь назад, удивлялась такому выбору. Может быть, она просто побоялась сообщить ему эту новость? Они с Дунканом не обсуждали вопрос о ребенке, но за несколько недель до ее отъезда они принимали меньше мер предосторожности. Джина проверяла его сопротивление, думала, что он, возможно, захочет этого, но у нее не было никаких средств убедиться. И все же, несмотря на всю свою нервозность, она взбежала по лестнице, горя желанием увидеть Дункана, не подозревая, что что-то может пойти не так.
В квартире горел свет, хотя и приглушенный, и играла музыка, достаточно громко, чтобы Дункан не услышал, как открылась дверь. Он стоял у дивана, рассеянно глядя в сторону кухни, где находилась Марина Дю Белле с бокалом вина в руках. Марина заметила ее первой и, опустив бокал, уставилась на нее в ответ, с размазанной помадой и расстегнутой рубашкой, выглядя такой бледной и виноватой, что Джина сразу поняла, какую сцену она прервала.
Она бросила свои вещи и выбежала из квартиры прежде, чем Дункан даже заметил, что она здесь была. Выйдя на улицу, она бросилась в такси и отправилась в дешевую гостиницу рядом со своей танцевальной студией. Весь следующий день она пролежала в постели. У нее возникло ощущение, что она потеряла свою взрослую сущность. Словно наблюдая предательство Дункана, она снова стала маленькой, одинокой, напуганной девочкой, стоящей перед своей угасающей матерью. То, что Джина сделала дальше, казалось необходимостью. Она не могла доверять Дункану. Она не могла родить ребенка будучи одной.
Джина нашла клинику, выдержала короткое собеседование, и ей дали таблетки. Это казалось наименее жестоким методом. Но она не ожидала крови. Да, в клинике сказали, что будет кровотечение, вот только ночью, когда она проснулась на окровавленных простынях, ее пронзил такой ужас, что она провела час в душе, а затем еще час мылась после того, как убрала беспорядок и засунула все простыни в пакеты с мусором.
Джина уехала в Санта-Фе убежденная, что никогда не вернется. Боль, кровь, чувство вины – слишком ужасно, чтобы хранить воспоминания. Она совершила этот безумный, импульсивный поступок в приступе ярости, который, если бы она поразмыслила более глубоко, обязательно прошел бы. Она знала, что Дункан не любил Марину, что Дункан даже не думал бросать ее. Это была не та опасность, с которой она побоялась бы столкнуться. Настоящая опасность заключалась в том, чтобы позволить себе надеяться; чтобы стать матерью и любить так беззаветно, как того заслуживает ребенок, так сильно, как она любила свою мать, – и при этом постоянно помнить, что однажды ты можешь лишиться объекта своей любви.
В панике она разрушила эту надежду. Дункана она могла простить, но не могла простить себя, а это означало наказание, уничтожение всего, что делало ее счастливой, всего, что она могла получить для себя и Дункана после смерти матери. Захватывающая карьера, полная любви жизнь с мужем – со всем этим она распрощалась ради нового романа, который с самого начала был пустым. Тем не менее она смогла спрятаться в нем. Грэм ничего о ней не знал, и с ним гораздо легче стать кем-то другим, ровным, новым и без изъянов. Такой человек, как Грэм, был слишком добр и не настолько интересовался правдой, чтобы утруждать себя расспросами. С Грэмом она начала придумывать новую себя, наполовину веря в будущее, в котором Дункан не принимал никакого участия.
Возможно, такое будущее могло бы осуществиться и прошлое с Дунканом действительно оказалось бы зачеркнуто, если бы не самый странный поворот ее судьбы. Все, что она с таким трудом пыталась забыть, оказалось стерто само по себе – запросто, без усилий, без ее участия.
В те первые дни после несчастного случая, когда прошлое исчезло из памяти, она чувствовала себя очень легко. Она безудержно любила Дункана. У нее не было причин не любить его. Этот милый и заботливый мужчина делал все, что в его силах, чтобы доставить ей удовольствие, отвлечь ее мысли от всего, что ее беспокоит, – чего же еще она могла желать? Может быть, ее подсознание знало лучше, а может быть, какая-то часть ее только теперь осознала, что следует цепляться за свое счастье. И она могла бы оставаться в этом состоянии наивного блаженства вечно, если бы однажды не проснулась в Праге с тем болезненным, гложущим, тошнотворным чувством, которое она испытывала раньше.
Тем утром она очнулась ото сна в отеле «Прага», лежа в постели на спине рядом с Дунканом. Внезапно комната закружилась, и все воспоминания и образы, которые высвободились, начали вставать на свои места.
Джина вышла на улицы Праги, чувствуя себя так, словно больше не знала, что правда, а что ложь. Ярко раскрашенные дома выглядели как игрушки. Все было не тем, чем казалось, ни ее любящий Дункан, ни она сама. В вестибюле отеля ее ждало письмо от Вайолет, и она знала, что подруга встретится с ней примерно через час, и тогда она будет спасена от Дункана, и эта безумная охота, в которую она невольно втянулась, закончится. После сегодняшнего дня она может даже никогда больше не увидеть Дункана.
Джина продолжила свою прогулку, направляясь в Старый город. Ее мысли находились в таком водовороте, что она могла лишь блуждать, брести вслепую, пока не оказалась перед домом, который выглядел еще более странно, чем остальные: маленький старинный дом со Звездой Давида на фасаде. На мгновение она вообразила, что у нее начались галлюцинации – как иначе могло случиться, что Дункан стоял перед ней, точно призрак?
Если бы она не увидела его тогда, такого униженного, с глазами, остекленевшими от слез, пошла бы она на встречу с Вайолет? Сбежала бы она с Вайолет, вместо того чтобы сбежать с ним? Она могла бы, да – такой оскорбленной и преданной она себя чувствовала. Он воспользовался ее слабостью; он эксплуатировал ее привязанность; он разрушил ее попытки пройти мимо него и стать свободной!
И как же она удивилась, когда увидела Дункана – и почувствовала перемену в себе, внезапное странное желание рассмеяться прямо там, на тротуаре. Дункан, как, черт возьми, ты смог это провернуть?! Ты, хитрый ублюдок, как ты посмел?!
Она была тронута масштабом того, что он сделал, многими деталями, которые она раньше игнорировала, но которые теперь приобрели должное значение: пропавшая записная книжка, обручальное кольцо, которое слишком легко соскользнуло с ее безымянного пальца, внезапный отъезд из Берлина. Ради нее, ради ее возвращения он плел интриги и рисковал буквально всем, что у него было: своей карьерой, своими связями с друзьями и семьей, своей репутацией, своей безопасностью. Он отбросил все другие обязательства, заглушил все умеренные возражения – боже, он даже выбросился с балкона! – ради нее, ради их любви!
Все голоса в ней, которые сомневались в нем из-за того, что его соблазнила Марина, или настаивали на том, что он потеряет веру и разочарует ее, были заглушены в тот день тем, что сделал Дункан. Ее осторожный, прагматичный Дункан, который, по ее мнению, не обладал безумием, необходимым для великого искусства и великой любви, оказался сумасшедшим до мозга костей! Разве они не были созданы друг для друга? Дункан являлся таким же лжецом, как и она, и любовь Дункана к ней была такой же искренней.
Когда поезд прибыл на ближайшую к их нынешнему жилищу станцию, было почти пять. Джина вернулась на два часа позже, чем намеревалась, и наверняка Дункан уже сидел дома и волновался. По дороге от станции ей приходилось сдерживаться, чтобы не заторопиться и не раскраснеться на бегу, и в квартиру она поднялась на лифте, а не по лестнице, чтобы не показаться запыхавшейся. Она должна была казаться бледной и едва шевелящейся, поскольку история, которую она подготовила, касалась ее плохого самочувствия. Джина давно поняла, что при вранье главное оставаться внимательной к мельчайшим деталям и вкладывать в ложь как можно больше правды.