Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски

Фалин Валентин Михайлович

«Мне В. Крючков ни о чем таком не говорил», — сухо возразил М. Горбачев. Памятуя историю с секретными протоколами, я решил перепроверить у В. Крючкова, неужто генеральный в неведении на­счет катынского досье. Шеф КГБ ответил вопросом на вопрос: «О каких документах вы ведете речь? По- видимому, мы неверно поняли друг друга».

Круг замкнулся. Руководителю службы безопас­ности запечатали уста: не выдавай тайны кому не положено. Определять, кто и что должен знать, — это прерогатива властителя.

Благодаря В. Болдину мы хоть и с запозданием, но все же узнали, что М. Горбачев документы из КГБ получил и читал. Легенда, будто досье

попало к президенту СССР перед сдачей им трона Б. Ельци­ну, недостоверна. Вероятность того, что Горбачев не удовлетворил свое любопытство вслед за состояв­шимся у него объяснением с В. Крючковым, равна нулю. Он не был бы Горбачевым, поступи иначе.

Что же побуждает бывшего генерального секре­таря и президента СССР продолжать лукавить? Не­ужели поныне он выводит какие-то плюсы для себя из пробелов в просвещении, за которые вроде бы и не в ответе? Или М. Горбачев должен быть отнесен к тому сорту людей, глаза которых, пословице во­преки, не есть зеркало души? В обыденной жиз­ни подобные персонажи неудобны. В политике они опасны, особенно когда силой обстоятельств узур­пируют власть.

На время М. Горбачева пришлось сочетание бу­кета неблагоприятных факторов — политического, военного, технологического, социально-экономи­ческого, национального плана. Справиться с ситу­ацией подобной сложности никому в одиночку не под силу, будь государственный деятель хоть триж­ды гениальным. Сохранив и усугубив авторитарный режим, замкнув все на себя, на свое субъективное понимание рамок верного и разумного, пределов выносливости системы, на свои представления о соотношении политики и морали, слова и дела, целого и частного, М. Горбачев подсек дававший­ся стране шанс на регенерацию, на превращение Советского Союза в эффективно функционирую­щую современную федерацию.

Кризис личности в условиях единовластия неиз­бежно потянул за собой кризис системы и государ- ;тва, политический распад личности провоцировал эаспад СССР. Неумение переустроить себя, свои взгляды на власть как вседозволенность и бесконт­рольность было приговором конструктивным зада­чам перестройки до того, как она фактически стар­товала.

Секретные протоколы и Катынь — типичные примеры подходов М. Горбачева к неуютным или психологически трудным проблемам. Типичные, но не единственные. Он не захотел вникнуть в ре­комендации и покаяться во время своего визита в Чехословакию за распятие пражской весны. С гро­мадным трудом удалось склонить его к передаче венграм материалов, в какой-то мере высвечивав­ших подоплеку событий 1956 года и личность Имре Надя. И то все делалось выборочно, не знаю — на пользу или во вред. М. Горбачев оказался невос­приимчив к соображениям, которые не требовали от нас никаких жертв и лишь запоздало воздава­ли должное вкладу Югославии в борьбу с наци­стской агрессией, позволяли поднять на ступень выше сотрудничество, скажем, с Финляндией или Монголией.

Мои предложения по реорганизации СЭВа се­рьезно не взвешивались, возражения против меха­нического перевода на долларовую основу расче­тов между участниками Совета не были приняты во внимание. Отправной при вынесении пригово­ра СЭВу стала гипотеза, что торговля с партнера­ми по этой организации приносит нам сплошные убытки. Выполненный в Международном отде­ле анализ действительной ситуации показывал на­думанность большинства оценок, которые охотно принимались М. Горбачевым и Н. Рыжковым на веру, и склонность как специалистов, подкапы­вавшихся под СЭВ, так и читателей их справок

мерить свое и чужое разным аршином.

Или развал СЭВа был совершен преднамеренно? Он лежал в русле демонтажа позиций СССР в Ев­ропе и в мире в целом. Как же можно без всякого подготовительного или переходного периода пере­вести стрелки на путь с другой колеей и ждать, что состав не сойдет с рельс?

Наивность, конечно, не худший из недостатков, но здесь верховодил умысел. Он не считался с тем, что на ветер полетят миллиарды и миллиарды соб­ственных средств, инвестированные под разделение труда в рамках СЭВа, что еще сильнее обострятся диспропорции в советской экономике, на потреби­тельском рынке, в обеспечении населения медика­ментами. И прочее, и прочее, и прочее. Те, кто по­гружен в переделывание истории, не мелочатся. Им не до частностей и частных личностей.

Выдающийся российский ученый Э. Циолковс­кий, родоначальник космонавтики, заметил однаж­ды: «Я не признаю технического прогресса, если он превосходит нравственный». Есть все основания перенести эту формулу на политику и усомниться в том, что то или иное явление может называться прогрессивным, когда оно утверждает себя на кос­тях морали.

Выступая, если не ошибаюсь, в 1990 году с три­буны Мавзолея на Красной площади, М. Горбачев произнес великолепные слова: нельзя неправедны­ми средствами добиваться праведных целей. Будь это эпиграфом к программе взаимоувязанных мер и действий, сообщавших советскому обществу и го­сударству новое качество, их можно было бы го­рячо приветствовать. Будь они хотя бы обязатель­ством не ощипывать правду и перестать юлить. За одно это президенту перепала бы какая-то толика общественного признания, к тому времени изряд­но поиздержанного.

Но перелома не случилось. Призыв к праведно­сти был обращен вовне. Для власти праведность и, шире, нравственность — неудобство, которое приходится терпеть, если не удается его обойти, и почти никогда — пробный камень при выборе ис­тинного и достойного. В наше антивремя, в эпо­ху перевернутых понятий и передернутых ценно­стей, торжества потребительской психологии на микро- и макроуровне, считается дурным тоном, почти скандалом апеллировать к принципам, к здравому смыслу, к судьбам цивилизации.

Эгоизм правит миром. Он — критерий полезно­го и ущербного, дозволенного и запретного, дис­куссионного и безальтернативного. Нейтралитет обозвали аморальным. «Мешает» отождествили с «угрожает». А с тем, кто угрожает, какое может быть добрососедство и партнерство? За подлин­ную стратегию здесь слывет «политика рассчитан­ного и последовательного принуждения», не ис­ключающая никаких крайностей. Если это про­гресс, то что же надо считать вырождением?

Глава VI. МОГУТ ЛИ УЖИТЬСЯ МИЛОСЕРДИЕ И ГОСУДАРСТВЕННЫЙ РЕЗОН, СВОБОДА СОВЕСТИ И АТЕИЗМ?

Серия моих записок М. Горбачеву так или ина­че замыкалась на издревле будоражившую людей дилемму — на соотношение двух типов мышления, двух начал, что еще называются душами и заведу­ют поступками индивидуумов. Одно полушарие го­ловного мозга калькулирует, вычисляет, примеряет, ориентируясь на кг, км, часы и секунды, доллары и рубли. Другое — селектирует «хорошо или плохо», сообразуясь не с удобством и выгодой, а больше с этикой, культурой, нравственностью. Констатация, положим, не ахти новая, но актуальная. Гипертро­фия первого ведет к хищничеству, а погружение во второе — к парению в облаках.