Конституция свободы
Шрифт:
У нас здесь нет возможности даже кратко изложить долгую историю всех благих дел, которые получили признание лишь после того, как одинокие первопроходцы посвятили свою жизнь и богатство тому, чтобы пробудить совесть общества, – историю их длительной борьбы за отмену рабства, реформу пенитенциарной системы, предотвращение жестокого обращения с детьми и животными, более гуманное обращение с душевнобольными. Долгое время все это было только упованием горстки идеалистов, стремившихся изменить мнение подавляющего большинства в отношении некоторых общепринятых практик.
7. Однако богатый человек может успешно выполнять подобные функции только тогда, когда общество в целом не считает его единственной задачей извлечение прибыли и всяческое увеличение этого богатства, и когда класс богатых состоит не только из людей, интересующихся преимущественно тем, чтобы их ресурсы обеспечивали материальную производительность. Иными словами, необходима терпимость к существованию группы праздных богачей – праздных не в том смысле, что не делают ничего полезного, а в том, что их цели не определяются целиком и полностью материальной выгодой. То, что большинство людей неизбежно вынуждены зарабатывать себе на жизнь, не делает менее желательным, чтобы некоторые не должны были этого делать, чтобы немногие имели возможность стремиться к целям, безразличным для остальных. Без сомнения, было бы отвратительно, если бы для этого богатство произвольно отнималось у одних и передавалось другим. Мало смысла и в том, чтобы право наделять подобной привилегией было предоставлено
Меня восхищает нравственная традиция неодобрительного отношения к праздности, когда речь идет об отсутствии целенаправленной деятельности. Но не работать ради дохода не обязательно означает пребывать в праздности; и нет оснований не считать почтенным занятие, не приносящее материальной отдачи. Тот факт, что большинство наших потребностей могут быть удовлетворены рынком, который одновременно дает большинству людей возможность зарабатывать на жизнь, не должен пониматься так, что никакому человеку нельзя позволить направить всю свою энергию на цели, не приносящие финансовых результатов, или что только большинство или только организованные группы должны иметь возможность стремиться к таким целям. То, что лишь немногие могут иметь подобную возможность, не делает менее желательным, чтобы некоторые ее имели.
Сомнительно, чтобы класс богатых, этос которого требует, чтобы по крайней мере каждый принадлежащий к нему мужчина доказал свою полезность приращением богатства, мог адекватным образом оправдать свое существование. Каким бы важным ни было значение независимого владельца собственности для экономического порядка свободного общества, оно, вероятно, еще больше в области мысли и мнений, вкуса и убеждений. Обществу, в котором все интеллектуальные, моральные и художественные лидеры принадлежат к классу наемных работников, особенно если большинство из них работает на государство, недостает чего-то очень серьезного. При этом мы повсеместно движемся именно к такому состоянию. Хотя в среде свободных писателей и художников, а также в профессиональных сообществах медиков и юристов все еще находятся отдельные независимые лидеры мнений, подавляющее большинство тех, кто должен бы осуществлять лидерство – ученые в области естественных и гуманитарных наук, – сегодня в большинстве стран работают на государство [208] . В этом отношении произошли очень большие изменения в сравнении с XIX столетием, когда такие джентльмены-ученые, как Дарвин [209] и Маколей, Грот и Лаббок, Мотли и Генри Адамс, Токвиль и Шлиман, были известными публичными фигурами и когда даже такой неортодоксальный критик общества, как Карл Маркс, смог найти богатого покровителя, который позволил ему посвятить всю жизнь разработке и пропаганде доктрин, вызывавших искреннюю ненависть большинства его современников [210] .
208
Я, разумеется, не возражаю против того, чтобы интеллектуальные классы, к которым я и сам принадлежу, то есть университетские преподаватели, журналисты и государственные служащие, обладали соответствующим влиянием. Но я осознаю, что, будучи наемными служащими, они неизбежно имеют профессиональные предубеждения, которые в некоторых существенных пунктах противоречат требованиям свободного общества, а потому должны встречать противодействие или, по крайней мере, подвергаться коррекции с другой позиции, с точки зрения людей, не являющихся членами организованной иерархии, жизненное положение которых не зависит от популярности выражаемых ими взглядов, которые могут на равных иметь дело с богатыми и обладающими властью. В истории эту роль порой исполняла земельная аристократия (в Виргинии в конце XVIII столетия – сельские джентльмены). Для создания такого класса не нужны наследственные привилегии, и патрицианские семьи многих торговых городов-республик, вероятно, имеют больше заслуг в этом отношении, чем вся титулованная знать. Но без какого-то количества людей, имеющих возможность посвятить жизнь тем ценностям, которые они избрали, не нуждающихся в том, чтобы их деятельность получала одобрение начальников или клиентов, и не зависящих от вознаграждения за признанные заслуги, некоторые направления эволюции, бывшие в прошлом очень благотворными, закроются. Если даже «независимость, это величайшее из земных благ» (как назвал ее Эдвард Гиббон в своей «Автобиографии» (Gibbon Е. Autobiography / World’s Classics edition. London: Oxford University Press, 1950. P. 176), является «привилегией» в том смысле, что лишь немногие могут ею располагать, это не делает менее желательным, чтобы некоторые ею обладали. Мы можем лишь надеяться, что это редкое преимущество не станет наградой, которая выдается по воле человека, а будет случайно доставаться немногим счастливчикам.
209
Сам Дарвин это прекрасно осознавал; см.: «Существование известного числа образованных людей, которым не нужно работать для добывания насущного хлеба, имеет значение, которое нельзя переоценить. В самом деле, вся высшая интеллектуальная работа производится ими, а от этой работы зависит материальный прогресс в самых разнообразных формах, не говоря уже о других высших преимуществах» (Darwin С. The Descent of Man (The Origin of Species By Means of Natural Selection; or, The Preservation of Favored Races in the Struggle for Life and The Descent of Man and Selection in Relation to Sex). New York: Modern Library, 1960. P. 502 (Дарвин Ч. Происхождение человека и половой отбор // Он же. Сочинения. М.: Академия наук СССР, 1953. Т. 5. С. 247]).
210
О том, сколь значительна в современной Америке роль богатых в распространении радикальных мнений см.: FriedmanМ. Capitalism and Freedom // Essays on Individuality / Ed. by F. Morley. Pittsburgh: University of Pennsylvania Press, 1958. P. 178 [Фридман M. Капитализм и свобода. M.: Новое издательство, 2005. С. 231]; см. также: Mises L. von. The Anticapitalism Mentality. Princeton, NJ: Yan Nostrand, 1956 (Мизес Л. фон. Антикапиталисти-ческая ментальность // Он же. Бюрократия. Запланированный хаос. Антикапиталистическая ментальность. М.: Дело, 1993. С. 169-231], а также мое эссе: Науек F.A. The Intellectuals and Socialism // University of Chicago Law Review. 1949. Vol. 16. P. 412-433; переиздано: Idem. Studies on Philosophy, Politics, and Economics. Chicago: University of Chicago Press, 1967. P. 178-194.
Почти полное исчезновение этого класса – и почти полное его отсутствие в США – породило ситуацию, когда класс собственников, теперь почти исключительно состоящий из деловых людей, не обладает ни интеллектуальным лидерством, ни даже последовательной и аргументированной жизненной философией. Класс богатых, отчасти и праздный класс, всегда насыщен непропорционально большим количеством ученых и государственных деятелей, писателей и художников. Именно благодаря общению в собственном кругу с такими людьми, которые вели тот же образ жизни, богатые деловые люди имели возможность участвовать в движении идей и в дискуссиях, формировавших общественное мнение. Европейскому наблюдателю, которого не может
8. Не приходится отрицать, что такая группа праздных людей породит намного больше bon vivants, чем ученых и общественных служителей, и что первые будут шокировать общественную мораль своим демонстративным расточительством. Но подобное расточительство везде является ценой свободы; и было бы трудно утверждать, что критерии, по которым потребление самых праздных богачей оценивается как расточительное и предосудительное, действительно отличаются от тех, по которым потребление американских масс было бы оценено как расточительное египетскими феллахами или китайскими кули. В количественном отношении громадные расходы богачей на развлечения просто ничтожны в сравнении с тем, что тратится на похожие и столь же «необязательные» увеселения масс [211] , отвлекающие значительные ресурсы от целей, которые можно было бы счесть важными по некоторым этическим нормам. И лишь потому, что расходы праздных богачей на свои удовольствия бросаются в глаза и выглядят непривычно, они кажутся достойными особого порицания.
211
В США только расходы на табак и алкоголь составляют около 120 долларов в год на каждого взрослого!
Верно и то, что даже когда чрезмерная расточительность некоторых людей в высшей степени неприятна другим, вряд ли можно быть уверенным, что в каждом отдельном случае даже самые абсурдные эксперименты с образом жизни не приведут в целом к благотворным результатам. Неудивительно, что жизнь на новом уровне возможностей сначала ведет к бесцельному хвастовству. Однако у меня нет сомнений – хотя сказать так, значит стать мишенью для насмешек, – что даже для того, чтобы проводить досуг, нужны первопроходцы и что многими ныне широко распространенными образами жизни мы обязаны людям, посвящавшим все свое время искусству жизни [212] , и что множество игр и предметов спортивного инвентаря, ставших со временем привычными средствами массового отдыха, были изобретены плейбоями.
212
Изучение развития английской архитектуры и обычаев повседневной жизни даже привело видного датского архитектора к утверждению, что «в английской культуре все хорошее имеет своим корнем праздность» (Rasmussen S.E. London, the Unique City. New York: Macmillan, 1937. P. 294).
Наша оценка полезности разных видов деятельности была в этом отношении странным образом искажена повсеместностью денежных критериев. Поразительно, что часто те же самые люди, которые особенно громко сетуют на материалистичность нашей цивилизации, не принимают никакого другого критерия полезности тех или иных услуг, кроме того, что люди соглашаются за них платить. Но разве так уж очевидно, что профессиональный игрок в теннис или гольф – более полезный член общества, чем богатые любители, которые посвящают свое время совершенствованию этих игр? Или что получающий жалованье хранитель публичного музея полезнее частного коллекционера? Прежде чем читатель поспешит ответить на эти вопросы, я бы попросил его задуматься: а могли бы вообще когда-либо появиться профессиональные игроки в теннис и гольф, равно как и музейные хранители, если бы им не предшествовали богатые любители? Разве нельзя надеяться, что новые интересы могут появиться из хобби тех, кто, возможно, посвятил им лишь небольшую часть своей жизни? Совершенно естественно, что больше всего пользы для развития искусства жизни и нематериальных ценностей может принести деятельность тех, кто избавлен от материальных забот [213] .
213
Ср.: Jouvenel В. de. The Ethics of Redistribution. Cambridge: Cambridge University Press, 1951. Особенно c. 80 [Жувенель В. де. Этика перераспределения. M.: Институт национальной модели экономики, 1995. Особенно с. 122].
Одна из величайших трагедий нашего времени заключается в том, что массы уверовали, будто достигли высокого уровня материального благосостояния благодаря низвержению богатых, и стали бояться, что сохранение или возникновение подобного класса лишит их чего-то, что в противном случае они получат как должное. Мы уже видели, почему в прогрессивном обществе нет никаких оснований считать, что богатство, которым пользуются немногие, вообще существовало бы, если бы им не было позволено им владеть. Оно не отнято и не утаивается от других. Оно есть первый признак нового образа жизни, начатого авангардом. Нужно признать, что к числу обладателей привилегии открыто демонстрировать возможности, которыми смогут насладиться только дети или внуки всех остальных, в целом относятся не самые достойные, а просто те, кого случай поставил в столь завидное положение. Но этот факт неотделим от процесса роста, который всегда идет дальше, чем в состоянии предвидеть какой-либо человек или группа. Помешав некоторым первыми воспользоваться определенными преимуществами, мы тем самым можем помешать и всем остальным воспользоваться ими когда бы то ни было. Когда из зависти мы делаем некоторые исключительные способы жизни невозможными, мы все в конце концов обеднеем материально и духовно. Мы не в состоянии устранить неприятные проявления индивидуального успеха, не разрушив в то же время те самые силы, которые делают возможным движение вперед. Можно в полной мере разделять отвращение к демонстративной роскоши, плохому вкусу и расточительности многих новых богачей, но при этом нужно отдавать себе отчет, что если бы мы помешали появиться всему, что нам не нравится, то, вероятно, среди непредвиденных вещей, которые так и не появились бы на свете, хороших оказалось бы больше, чем плохих. Мир, в котором большинство имеет возможность не допускать появления всего, что ему не нравится, был бы миром стагнирующим, а то и угасающим.
Часть II
Свобода и закон
Первоначально, когда была одобрена некая система правления определенного вида, возможно, никто дополнительно и не продумывал способ правления, но все было оставлено на мудрость и усмотрение тех, кто должен был править; пока на своем опыте люди не обнаружили, что это очень неудобно для всех сторон, ибо то, что они придумали для исцеления, только увеличило язву, которую должно было исцелить. Они увидели, что жизнь по воле одного человека стала причиной невзгод для всех людей. Это вынудило их обратиться к законам, чтобы все люди могли заранее видеть свои обязанности и знать, каково будет наказание за их неисполнение.
214
Эпиграф взят из книги: Hooker В. The Laws of Ecclesiastical Polity [1593]. London: J.M. Dent, 1907. Vol. 1. P. 192; отрывок поучителен несмотря на рационалистическую интерпретацию исторического развития, которая в нем подразумевается.