Конституция свободы
Шрифт:
Политическому философу не удастся справиться с этой задачей, если он ограничится только фактами и побоится сделать выбор между конфликтующими ценностями. Он не может позволить себе ограничиться позитивизмом ученого, который сводит свои функции к демонстрации только того, что есть, и запрещает любое обсуждение того, что должно быть. Если он займет такую позицию, то ему придется остановиться задолго до того, как он будет в состоянии выполнить свою самую важную функцию. В стремлении сформировать логически согласованную картину он часто будет обнаруживать, что некоторые ценности противоречат друг другу – факт, о котором большинство людей не догадываются, – и что он вынужден выбирать, какую принять, а какую отвергнуть. Если политический философ не готов защищать ценности, которые представляются ему истинными, ему никогда не создать той всеобъемлющей системы, которая потом неизбежно будет оцениваться как единое целое.
Выполняя эту задачу, он часто будет оказывать наибольшую услугу демократии тем, что будет противостоять воле большинства. Только превратное понимание процесса развития общественного мнения может привести к тезису, что в сфере мнений он должен подчиняться взглядам большинства. Если воспринимать существующее мнение большинства в качестве критерия того, чем должно быть мнение
196
См. наблюдение Альфреда Маршалла: «Исследователи, работающие в области общественных наук, должны опасаться популярности: с ними зло, когда люди говорят о них хорошо. Если имеется некий набор мнений, отстаивая которые газета может увеличить свой тираж, то исследователь, желающий оставить мир в целом и свою страну в частности в лучшем состоянии, чем если бы он не был рожден, обязан сосредоточиться на ограниченности, изъянах и ошибках этого набора мнений, если таковые есть – и никогда не оказывать им безусловную поддержку, даже в обсуждении ad hoc. Для исследователя почти невозможно при жизни быть истинным патриотом и иметь репутацию такового» (Marshall Л. Memorials of Alfred Marshall / Ed. by A.C. Pigon. London: Macmillan, 1925. P. 89).
Принципы, требующие самоограничения власти большинства, не делаются неверными от того, что демократия ими пренебрегает, да и демократия не делается нежелательной от того, что часто делает то, что либерал считает ошибочным решением. Он просто верит, что у него есть аргументация, которая, будучи верно понятой, побудит большинство положить пределы собственной власти, и он надеется, что когда будут приниматься решения по конкретным вопросам, ему удастся склонить большинство к принятию этой аргументации.
9. Не последнее место в этой либеральной аргументации занимает утверждение, что пренебрежение этими пределами в конце концов губительно не только для мира и процветания, но и для самой демократии. Либерал убежден, что пределы, которыми демократия должна ограничить себя, являются теми самыми пределами, внутри которых она может действовать эффективно и внутри которых большинство может в полном смысле слова направлять и контролировать действия правительства. Пока демократия ограничивает индивида только созданными ею же общими правилами, она удерживает власть принуждения под контролем. Если же она попытается управлять людьми более конкретно, то вскоре обнаружит, что лишь указывает цели, которых следует достичь, предоставляя чиновникам-экспертам выбирать, какими именно способами их надо достигать. И как только мысль, что решения большинства могут лишь указывать цели, а способ их достижения следует оставить на усмотрение администрации, становится общепризнанной, вскоре возникает и убеждение, будто почти любые средства достижения этих целей легитимны.
У человека нет оснований бояться каких-либо общих законов, которые могут быть приняты большинством, но у него достаточно причин бояться правителей, которых большинство может поставить над ним для исполнения своих указаний. Сегодня личной свободе угрожает не та власть, которой могут фактически обладать демократические законодательные собрания, а власть администраторов, которым поручено достижение конкретных целей. Согласившись, что большинство должно предписывать правила, которые мы будем соблюдать, преследуя наши индивидуальные цели, мы обнаруживаем, что все больше и больше оказываемся подчинены приказам и произволу его агентов. Достаточно показательно, что не только большинство сторонников неограниченной демократии вскоре становятся защитниками произвола и начинают разделять взгляд, что экспертам нужно предоставить решать, что именно хорошо для общества, но и что самые восторженные сторонники такой неограниченной власти большинства – часто те самые администраторы, которым лучше всего известно, что когда такая власть будет установлена, осуществлять ее будут именно они, а не большинство. Если современный опыт в этом отношении что-то и доказал, то лишь, что когда для решения определенных задач обширные полномочия по принуждению предоставляются правительственным ведомствам, действенный контроль над этими полномочиями со стороны законодательных собраний становится невозможен. Если последние сами не установят средства, которые надлежит использовать, то решения их агентов будут более или менее произвольными.
Общие соображения и недавний опыт показывают, что демократия эффективна лишь до тех пор, пока правительство, применяя принуждение, ограничивается только теми задачами, которые могут быть решены демократическим путем [197] . Если демократия – средство сохранения свободы, то свобода индивида – не менее существенное условие функционирования демократии. Хотя демократия, вероятно, наилучшая из форм ограниченного правления, она становится абсурдом, если превращается в неограниченное правление. Те, кто провозглашает, что демократия обладает неограниченной компетенцией, и поддерживает все, чего желает большинство в любой данный момент времени, ведут дело к ее гибели. По сути дела, либерал старой школы – гораздо больший друг демократии, чем демократ-догматик, ибо он озабочен сохранением условий, обеспечивающих работоспособность демократии. Нет ничего «антидемократического» в попытке убедить большинство, что существуют некие границы, за которыми его действия перестают быть благотворными, и что ему следует соблюдать принципы, которые не были целенаправленно установлены им самим. Чтобы выжить, демократия должна осознать, что она не источник справедливости и что ей необходимо признать концепцию справедливости, которая не обязательно воплощается в наиболее популярном мнении по каждому конкретному вопросу. Опасно то, что мы ошибочно принимаем
197
Более подробное обсуждение этих вопросов см. в главе 5 моей книги «Дорога к рабству» (Науек F.A. The Road to Serfdom. Chicago: University of Chicago Press, 1944. P. 56-71 [.Хайек Ф.А. Дорога к рабству. М.: Новое издательство, 2005. С. 76-89]) и в книге Уолтера Липмана, в частности: «[Народ] может править, только когда люди понимают, как демократия может управлять собой; что она может править, только назначая своих представителей, которые будут судить, применять и пересматривать законы, устанавливаюнще права, обязанности, привилегии и неприкосновенность людей, ассоциаций, общин и самих должностных лиц – те, которыми наделен каждый в отношении всех остальных.
Такова конституция свободного государства. Поскольку философы-демократы XIX века не вполне понимали, что непременным следствием представительного правления является определенный способ управления, они были сбиты с толку предполагаемым конфликтом между законом и свободой, между социальным контролем и индивидуальной свободой.
Этих конфликтов не существует там, где социальный контроль осуществляется правовым порядком, в рамках которого согласовываются и обеспечиваются принудительной санкцией взаимные права. Поэтому в свободном обществе государство не руководит делами людей. Оно осуществляет правосудие в отношениях между людьми, которые занимаются своими собственными делами» (Lippmann W An Inquiry into the Principles of the Good Society. Boston: Little, Brown and Co., 1937. C. 267).
В части II этой книги мы продолжим исследование тех пределов полномочий государства, которые представляются нам необходимым условием для того, чтобы демократия работала, и которые были разработаны народами Запада под именем «верховенство закона» (rule of law). Здесь мы лишь добавим, что мало оснований ожидать, что люди преуспеют в управлении или сохранении демократического механизма управления, если сначала не познакомятся с традициями законоправства (government of law).
Глава 8
Наемный труд и независимость
198
Этот отрывок из стихотворения Бернса [«Послание юному другу», перевод Ю.П. Князева] я позаимствовал из книги: Smiles S. Self Help: With Illustrations of Character and Conduct. London: John Murray, 1859. Ch. 9. P. 215, где он также использован в качестве эпиграфа.
1. Идеалы и принципы, заново сформулированные в предыдущих главах, были разработаны в обществе, которое отличалось от нашего в важных аспектах. Это было общество, в котором значительная часть людей, в том числе большинство тех, кто влиял на формирование мнения, были независимы в той деятельности, которая обеспечивала им средства к существованию [199] . Насколько принципы, действовавшие в таком обществе, по-прежнему применимы сегодня, когда большинство из нас работает по найму в крупных организациях, когда мы используем не принадлежащие нам ресурсы и чаще всего выполняем чьи-то распоряжения? В частности, если независимые люди сегодня образуют гораздо меньшую по размерам и влиянию часть общества, то не является ли их вклад по этой причине менее значимым или же они до сих пор жизненно важны для благополучия любого свободного общества?
199
См.: «Хотя точные цифры отсутствуют, по-видимому, в начале XIX века четыре пятых работающего населения были самозанятыми предпринимателями; в 1870 году к этому старому среднему классу принадлежала примерно треть, а в 1940 году – всего лишь около одной пятой» (Mills C.W. White Collars. New York: Oxford University Press, 1951. P. 63). Там же на с. 65 говорится о том, в какой мере это изменение является по преимуществу результатом снижения доли сельскохозяйственного населения, что, однако, не меняет его политического значения.
Прежде чем обратиться к главной теме, мы должны избавиться от мифа о росте класса наемных работников, который распространился достаточно широко, чтобы сбивать с толку общественное мнение, хотя в самой грубой форме исповедовался только марксистами. Это миф о том, что появление не имеющего собственности пролетариата – результат процесса экспроприации, в ходе которого массы оказались лишены собственности, прежде позволявшей им зарабатывать на жизнь, ни от кого не завися. Факты рассказывают совершенно иную историю. До появления современного капитализма для большинства людей возможность завести семью и детей зависела от наследования дома, земли и необходимых орудий производства. Те, кто не унаследовал от родителей землю и орудия, впоследствии смогли выжить и умножиться благодаря тому, что у богатых появилась реальная и прибыльная возможность использовать свой капитал так, чтобы предоставить занятость очень многим. Если «капитализм создал пролетариат», то лишь в том смысле, что позволил множеству людей выжить и произвести потомство. Конечно, сегодня в западном мире в результате этого процесса растет не численность пролетариата в старом смысле слова, а численность большинства занятых по найму, которые во многих отношениях чужды, а часто и враждебны многому из того, что образует движущую силу свободного общества.