Конституция свободы
Шрифт:
Такой процесс не следует путать с теми спонтанными процессами, которые свободные сообщества научились рассматривать как источник многого из того, что превосходит возможные плоды изобретательности отдельного человека. Если под «социальным процессом» мы понимаем постепенную эволюцию, порождающую лучшие решения, чем сознательный замысел, то навязывание воли большинства вряд ли можно считать социальным процессом. Оно коренным образом отличается от того свободного роста, в ходе которого возникают обычаи и институты, поскольку его принудительный, монополистический и исключающий характер разрушает те самокорректирующиеся силы, благодаря действию которых в свободном обществе ошибочные решения отбрасываются, а успешные распространяются. Оно также фундаментально отличается от кумулятивного процесса развития прецедентного права, если только, как в случае судебных решений, оно не встраивается в связное целое благодаря тому факту, что при этом сохраняется сознательная приверженность принципам, примененным в предыдущих случаях.
Более того, решениям большинства, если они не руководствуются общепринятыми принципами, особенно свойственно приводить к результатам, которых никто не хотел. Часто случается, что собственные решения большинства вынуждают его к совершению действий, которых никто не задумывал и не желал. Вера в то, что коллективные действия могут обходиться без принципов, – это в значительной степени иллюзия,
7. Если у политика или государственного деятеля нет другого выбора, как принять определенный курс действий (или если историки считают его действия неизбежными), то это потому, что не объективные факты, а мнения – его или других людей – не оставляют ему другой возможности. Только для людей, находящихся под влиянием определенных представлений, реакция на конкретные события может выглядеть как однозначно определенная обстоятельствами. Для политика, занятого решением конкретных вопросов, эти представления – действительно непреложные факты, которые нельзя не учитывать. То, что он будет неоригинален и сформирует свою программу на основе мнений, которых придерживаются многие, почти неизбежно. Добившийся успеха политик своей властью обязан тому, что он движется в рамках принятых схем мышления, что его мысли и слова не выходят за рамки общепринятого. Политик – лидер в области идей – это почти парадокс. В демократическом государстве задача политика состоит в том, чтобы выявлять мнения наибольшего числа людей, а не запускать в оборот новые, которые только в отдаленном будущем смогут стать мнением большинства.
Состояние общественного мнения, направляющего решения политических вопросов, – всегда результат медленной и очень продолжительной эволюции, происходящей на многих разных уровнях. Новые идеи возникают у немногих и постепенно распространяются, пока не становятся достоянием большинства, ничего не знающего об их происхождении. В современном обществе этот процесс включает в себя разделение функций между теми, кто занят преимущественно частными вопросами, и другими, кто занят общими идеями, погружен в разработку и согласование различных принципов деятельности, вытекающих из прошлого опыта. Наши представления как о будущих последствиях наших действий, так и о том, к чему мы должны стремиться, – главные заповеди, доставшиеся нам как часть культурного наследия общества. Эти политические и моральные взгляды, так же как наши научные представления, мы получаем в наследство от тех, кто профессионально работает с абстрактными идеями. Именно от них и обычный человек, и политический лидер получают фундаментальные концепции, задающие рамки их мыслей и направляющие их действия.
Убежденность в том, что в конце концов именно идеи, а значит и люди, которые запускают новые идеи в оборот, направляют эволюцию, как и в том, что отдельные шаги в этом процессе должны направляться набором внутренне согласованных концепций, давно стала фундаментальной частью либерального мировоззрения. Невозможно изучать историю и не узнать об «уроке, который дается человечеству в каждую эпоху и всегда игнорируется, – что спекулятивная философия, которая поверхностному взгляду кажется чем-то крайне далеким от жизни и мирских интересов людей, в действительности является тем самым, что больше всего влияет на них и в конце концов берет верх над всеми влияниями, кроме тех, которым сама должна подчиняться» [193] . Хотя сегодня этот факт, возможно, понимают еще хуже, чем когда Джон Стюарт Милль писал эти строки, мало оснований сомневаться, что он верен во все времена, признают это люди или нет. И понимают его так плохо, потому что мыслители-теоретики влияют на массы лишь опосредованно. Люди редко знают, да и не интересуются, откуда пришли распространенные в их время идеи – от Аристотеля или Локка, Руссо или Маркса, или от какого-нибудь профессора, взгляды которого были модны среди интеллектуалов лет двадцать назад. Большинство из них никогда не читали работ и даже не слышали имен авторов, концепции и идеалы которых стали частью их мышления.
193
Mill J.S. Bentham // London and Westminster Review. August 1838. Vol. 39. P. 327; эта статья также вошла в сборник: Idem. Dissertations and Discussions Political, Philosophical, and Historical: Reprinted Chiefly from the Edinburgh and Westminster Reviews / 3rd ed. London: Longmans, Green, Reader, and Dyer, 1875. Vol. 1. P. 330-331. Далее в тексте следует: «Два автора, о которых я говорю [то есть Вентам и Кольридж], никогда не были прочитаны многими; если не считать самых незначительных их работ, читателей у них было мало, но они были учителями учителей; вряд ли можно найти в Англии человека, хоть чем-то проявившего себя в области мысли, который (к какому бы мнению он впоследствии ни пришел) не учился бы мышлению у одного из этих двух; и хотя их влияние начало распространяться в обществе только через этих посредников, вряд ли есть хоть одна мало-мальски значительная публикация, обращенная к образованным классам, которая, если бы этих двух авторов не существовало, не была бы иной, чем на самом деле». См. также часто цитируемое высказывание лорда Кейнса, представляющего собой выдающийся пример подобного влияния в нашем поколении: «Идеи экономистов и политических мыслителей – и когда они правы, и когда заблуждаются – имеют гораздо большее значение, чем принято думать. В действительности только они и правят миром. Люди практики, которые считают себя совершенно неподверженными интеллектуальным влияниям, обычно являются рабами какого-нибудь экономиста прошлого. Безумцы, стоящие у власти, которые слышат голоса с неба, извлекают свои сумасбродные идеи из творений какого-нибудь
Если говорить о прямом влиянии политического философа на текущие дела, оно может быть ничтожным. Но когда его идеи – через работы историков и публицистов, учителей, писателей и интеллектуалов в целом – становятся общим достоянием, они фактически направляют развитие. Это означает не только то, что новые идеи начинают оказывать влияние на политические действия лишь поколение или более спустя после того, как они впервые были сформулированы [194] , но еще и то, что прежде, чем вклад спекулятивного мыслителя сможет оказать такое влияние, они должны пройти через длительный процесс отбора и модификации.
194
Классическое описание того, как идеи влияют на политику, с большой задержкой во времени дал Дайси: «Мнение, изменяющее закон, в одном смысле есть мнение того времени, когда закон был изменен; но в другом смысле в Англии это зачастую бывало мнение, господствовавшее за двадцать или тридцать лет до этого; оно бывало мнением вчерашнего дня столь же часто, как и сегодняшнего.
Мнение законодателей – неизбежно мнение сегодняшнего дня, потому что когда законы изменяются, это изменение по необходимости осуществляется законодателями, которые действуют в уверенности, что изменение является улучшением; но это изменяющее законы мнение – также и мнение вчерашнего дня, потому что представления, которые в конце концов так овладевают законодателями, что порождают изменение закона, обычно создаются мыслителями или писателями, оказывавшими влияние задолго до того, как произошло изменение закона. Поэтому вполне может быть, что новшество осуществляется в то время, когда учителя, предложившие аргументы в его поддержку, уже в могиле, или даже – и это заслуживает того, чтобы быть отмеченным, – когда в мире теоретических построений уже идет движение против тех идей, которые достигли максимального влияния в мире деятельности и законотворчества» (Dicey. Law and Public Opinion. P. 28 ff. Особенно c. 88).
Изменения в политических и социальных представлениях в каждый конкретный момент времени неизбежно происходят на многих различных уровнях. Этот процесс нужно представлять себе не как распространение по плоскости, а как медленное просачивание с вершины пирамиды вниз, где более высокие уровни соответствуют большей степени обобщения и абстрактности, хотя и необязательно большей мудрости. По мере проникновения идей вниз меняется и их характер. Те, которые все еще находятся на высоком уровне обобщения, конкурируют только со столь же абстрактными и только за поддержку людей, интересующихся общими концепциями. Для подавляющего большинства эти общие идеи становятся известными только в применении к конкретным и частным вопросам. Какие именно идеи доберутся до них и завоюют их поддержку, определяется не чьим-то отдельным умом, а спорами, идущими на другом уровне, среди людей, больше интересующихся общими идеями, а не частными проблемами, которые в силу этого рассматривают последние преимущественно в свете общих принципов.
За исключением таких редких событий, как конституционные собрания, демократический процесс обсуждения и принятия решений большинством голосов по необходимости ограничен лишь частью системы права и государственного управления. Порождаемые этим процессом постепенные изменения окажутся желательными и реальными, только если он направляется некоей общей концепцией желательного общественного устройства, неким логически связным образом мира, в котором люди хотели бы жить. Получение такого образа – непростая задача, и даже профессиональный исследователь может лишь стремиться к тому, чтобы различать его с чуть большей ясностью, чем предшественники. Человек практических действий, озабоченный насущными проблемами, не имеет ни времени, ни интереса для исследования взаимоотношений между разными частями сложно устроенного общества. Он просто делает выбор между предложенными ему возможными вариантами общественного устройства и в итоге принимает политическую доктрину или систему принципов, разработанную и представленную другими.
Если бы люди в большинстве случаев не руководствовались некоторой системой общих идей, были бы невозможны ни последовательная политика, ни даже реальное обсуждение конкретных проблем. В конце концов и само существование демократии вряд ли было бы возможно, если бы подавляющее большинство не объединялось хотя бы общей концепцией желательного типа общества. Но даже если такая концепция и существует, она не обязательно проявляется в каждом решении большинства. Группы не всегда действуют в соответствии со своим знанием, равно как и абстрактно признаваемым правилам морали они следуют не больше, чем любой отдельный человек. Но только обращаясь к таким общим принципам, мы можем надеяться на то, что достигнем согласия в результате обсуждения и разрешим конфликт интересов с помощью рассуждения и убеждения, а не применением грубой силы.
8. Чтобы общественное мнение развивалось, теоретик, предлагающий руководящие принципы, не должен считать себя связанным мнением большинства. Задача политического философа отличается от задачи чиновника-эксперта, претворяющего волю большинства в жизнь. Хотя ему не следует претендовать на положение «лидера», определяющего, что должен думать народ, его обязанность в том, чтобы показывать возможности и последствия общих действий, предлагать всеобъемлющие цели политики, над которыми большинство еще не задумывалось. Демократия может решить, чего она хочет, только тогда, когда предложена исчерпывающая картина потенциальных результатов различных вариантов политики. Если политика – это искусство возможного, то политическая философия – это искусство превращения кажущегося политически невозможным в политически возможное [195] .
195
См.: Schoeck Н. What is Meant by “Politically Impossible”? // Pall Mall Quarterly. 1958. Vol. 1. P. 48-53; см. также: Philbrook C. “Realism” in policy Espousal // American Economic Review. 1953. Vol. 43. P. 846-859.