Контра
Шрифт:
Надо сказать, что этот немудрёный спектакль подействовал на пленных так, как на это и рассчитывал старый ювелир. Ему уже было известно, что задержанные в разных местах столицы юноши пытались реализовать поддельные чеки, на чём и попались. Скрутив, их обыскали, но обнаружив у них в бумажниках ещё по несколько фальшивых расписок, этих молодцев не сдали в полицию, а конфисковав подделки и "навешав тумаков" вытолкали из банка взашей. А когда они пропетляв по переулкам и проходным дворам, удалились достаточно далеко и после короткого разговора, взяв у неприметного мещанина ещё пару бумаг, были через пару кварталов захвачены и доставлены в эту темницу. Ну а за этим странным субъектом, с которым контактировала вся четвёрка, было установлена скрытая слежка. Но, не о нём сейчас ведётся речь. После двух часового избиения, унижения и прочих издевательств, появление спокойного, в чём-то даже жалостливого еврея было как стакан прохладной воды для измотанного жаром пустыни странника.
"Ну что отроки, надеюсь вы сами понимаете, что попались на воровстве. Причём, это преступление имеет один отягчающий момент, для похищения
"Ну что сынки, так и будем в молчанку играть? — окончив свой неспешный осмотр, поинтересовался Авраам. — О вэй’з мир. Мамочка роди меня обратно. Куда же катится этот мир? Ну, никто не желает общаться со старым, добрым евреем, абсолютно никто. А всему виной, таки моё чрезмерное добродушие и человеколюбие. С этим срочно надо что-то делать. Да-а-а, они прямо-таки, игнорируют меня".
Вновь, ответом на эти слова было безмолвие. Под сводами подвала, только и слышалось якобы старческое кряхтение Авраама, сопение перебитого носа одного из пленников, и лёгкое, неразборчивое поскуливание самого крупного на вид узника. Выждав ещё минуты полторы — две, Кац снова тяжко вздохнул, сокрушённо покачал головой и, как будто разговаривая с самим собою, бубня себе под нос, но при этом не слишком тихо, так чтоб услышали все кому это адресовано, пробормотал:
"Да. Времена и нравы уже ни те-э-э. Испортилась молодёжь, да-а-а, как есть, испортилась, эти поцы не желают уважать мою старость и её седины. Да и когда с ними говоришь по-хорошему, они тем более не понимают моей доброты, или не желают понимать. Да-а-а, видимо, правы мои парни, не ценят молодые господа, когда к ним хорошо относишься. Эти гои принимают добродетель за слабость. Да-а-а, дела-а-а. Ну что же, пусть мои мальчики делают с этими шлемазл что хотят, "общаются" с этими неблагодарными гоями так, как сочтут нужным. Глядишь, и в самом деле, от этого будет больше толку. Да-а, пора старому еврею на покой, становлюсь слишком сентиментальным".
Обиженно бормоча, и слегка жестикулируя руками, Авраам продвигался к двери нарочито неспешной, шаркающей походкой и когда он протянул к двери руку, чтоб постучаться, раздался долгожданный, отчаянный крик:
"Штойте, гошпадин еврей! Я вщё шкажу! Штойте ше! — это был тот крепыш, что всё это время тихо поскуливал, а шепелявил он видимо оттого, что ему во время первичной "обработки", выбили передние зубы. — Тока прошу, не отдавайте меня швоим палащам! Пожалушта! "
Авраам замер, неспешно обернулся, одобрительно посмотрел на сломленного невольника и лилейным голосом проговорил: "Таки приятно видеть умного и главное, правильно воспитанного господина. Вас, любезный друг, сейчас отведут в другую комнату, выслушают ваш рассказ, потом обмоют, обиходят раны, оденут, и отпустят на свободу. Вы уж не держите на моих мальчиков зла. Так они парни хорошие, вот только слишком "горячие", поэтому немного и перестарались. И таки ещё один момент, надеюсь, вы понимаете, что о том, что вы побывали у нас, вам лучше забыть, дольше проживёте. Запомните, для всех кто будет интересоваться, и задавать вопрос: "Кто вас так сильно побил?" — Ответ приблизительно такой: "На меня напали грабители, я отважно отбивался, да вот неудача, не сдюжил с этой толпой и не смог убежать. Вот они, эти тати, не только забрали мои вещи и деньги, так ещё обрили голову своими ржавыми ножами". — Вот как-то так. И ещё раз напомню, молчанье не только золото, но и жизнь, очень долгая и счастливая жизнь. А следовательно, не умение держать свой язык за зубами, наоборот, лютая смерть".
— А как ше мои товарищи? — поинтересовался крепыш. — Вы их тоше отпуштите?
— Ой! Не думайте о них.
— Пошему?
— Они жуткие упрямцы, но мои мальчики всё равно добьются ответов на все интересующие их вопросы. Вот только те "куски мяса", что от них к тому моменту останутся, лучше будет добить, чем лечить. Гуманнее будет.
После таких слов, исповедаться захотели все, и норовили сделать это как можно скорее. Уж больно неприятно было для этих парней нахождение в этих стенах, с перспективой продолжения прерванного "веселья". Так что, готовых к сотрудничеству пленных оперативно развели по разным складским помещениям, записали все, что те рассказали, затем сопоставили полученную информацию, на всякий случай, таким образом убедившись в их правдивости. И… поздним вечером, в неприметной братской могиле местного кладбища. Одной из тех, что предназначались для упокоения невостребованных тел, похоронили четыре безымянных трупа. И для этого были свои причины. Первая, все усопшие были членами одного революционного кружка, точнее его боевой ячейки. Причём, двое из них, даже прошли боевое крещение, "зачистив" во время недавних погромов всю семью одного неугодного для их верхушки служащего охранки. Вторая причина, кто-либо из этой четвёрки обязательно проболтается, или пожелает отомстить своим обидчикам. И самая главная, все они видели лицо Каца, а это, как не крути, лишние риски.
А на следующее утро, неожиданно была обнаружена семья исчезнувшего директора, вместе с её главой и обоими охранниками. Они, оказывается, никуда так и не уехали. Их тела нашли нищие, лазающие в поисках чего-либо необходимого по городской свалке. Лучшие друзья этих изгоев общества, способные обогревать тех в зимние ночи, заодно
Глава 46
Сэмюель Вайт, сидел за огромным столом в своём кабинете, перед ним находилось множество аккуратных, небольших стопок бумаг и одна совсем мизерная и неприглядная, состоящая из разноформатных, иногда даже мятых листов. Этот не молодой мужчина, неспешно перечитывал именно эти мелкие, небрежно измятые записки. Да-да, это были этакие классические, торопливо написанные деловые записки-отчёты. После чего, ненадолго задумавшись, хозяин кабинета делал соответственную запись в один из четырёх гроссбухов, лежащих перед ним в зоне доступности протянутой руки и, разрывал уже не нужный кусочек бумаги в мелкие клочья. После чего, макулатура отправлялась в корзину; книга для записей возвращалась на место и… Всё повторялось снова: изучение очередной писульки; анализ полученной информации; отметка в нужной книжке; уничтожение служебной записки. И вновь, чтение и анализ очередного, так сказать, доклада…
Если посмотреть со стороны, создавалось ощущение, что директор буквально сгорал на работе. Вот только, от его трудов, для банка не было никакой пользы, только одни убытки. То в одном направлении, то в другом, уезжали какие-то курьеры, увозя драгоценную наличность. Правда, с материнского банка, регулярно поступали новые средства, частично компенсирующие расходы, и на том, как говорится, спасибо. Впрочем, нет. Деятельность Сэмюеля не так давно, принесла свои первые плоды, с десяток молодых людей появляющиеся в кабинете директора с завидной регулярностью, открыли счета, которые ежедневно пополнялись на немалую сумму. А один раз, четверо из этих господ, помогли принести одному из своих товарищей три увесистых саквояжа заполненных золотыми и серебряными монетами. Эти деньги, пересчитывали очень долго, выборочно проверяя некоторые из них на подлинность, после чего, распределили полученную сумму между несколькими счетами. Довольный Вайт, даже выписал небольшие премии нескольким служащим банка, и… вся эта поощрённая шестёрка, была гражданами САШ. Да и прошла эта удачная сделка настолько незаметно, что русскоязычные сотрудники, даже не догадывались о том, что в их учреждении была проведена такая колоссальная по объёму финансовая операция. Чудеса, конспирации, да и только.
Сэмюель, неожиданно прервал череду проводимых им монотонных действий. Сделав в одном из гроссбухов очередную запись, он закрыл его, с удовольствием потянулся, до хруста в спине и казалось даже во всём теле. После чего, с усталой неспешностью, разорвал ставший не нужным клочок бумаги. Затем посмотрел на окно прикрытое жалюзи так, что солнечный свет, струящийся с неба, проходил почти беспрепятственно. А вот заглянуть кому-либо в это окно с улицы, даже расположившись в комнатах или на крышах соседних домов и что-либо увидеть, было нереально. Вставать со стула, этому человеку не хотелось, поэтому, милостиво дав себе любимому пару секунд на потакание этой слабости, Сэм "наступив ей на горло" поднялся, и… Убрал огромные книги для записей в потайной сейф. Затем, настал черёд корзины для бумаг. Её содержимое, перекочевало в топку печи отопления, расположившись на мелких древесных щепках, затем открылось поддувало, заслонка и в скором времени, после серии щелчков новомодной игрушки русских варваров с непроизносимым именем бензиновая зажигалка, голодный огонёк поглотил все улики проведения тайной операции. А что касается записей хранящихся в сейфе, то те стенографические закорючки сможет прочесть только узкий круг лиц. А для того чтоб сторонний человек имел шанс расшифровать эти записи, он должен знать что документация велась на французском языке. Несмотря на то, что надписи на корешках этих книг, были сделаны на английском и не соответствовали содержанию. Но всё, огонь, как изголодавшийся зверёк, быстро поглотил свою пищу, после чего постепенно ослаб, задымил и угас. Удостоверившись, что пламя "съело" все следы работы тайных агентов, всё, до последнего клочка бумаги, директор переоделся в костюм для выхода в свет, отпёр дверь, и направился в небольшую, расположенную буквально рядом с его банком уютную ресторацию: "Война войной, а обед по расписанию".