Контуженый
Шрифт:
Но теперь командую я:
— Выложи всё из карманов. Медленно, не вставая.
Он выкладывает на низкий столик телефон, портмоне, сигареты, ключи и зажигалку. Разводит руки:
— Это всё, мой повелитель.
— Покажи пиджак.
Шмель снимает пиджак и швыряет мне под ноги.
— Не привык к костюмам. Проверяй, если хочешь.
Нагибаться я не собираюсь, топчусь ногами по пиджаку, прощупываю.
Шмель кривится в улыбке:
— Убедился, что не обманываю. Убери пистолет, мы же
Я качаю головой:
— Мои друзья погибли. Я был на их могиле.
— Тоже верно. Помянем? Чеха, Механика, Днестра, Урала. Их с нами нет, а мы есть. Я возьму выпивку?
— Ты забыл еще одного друга, за которым я с детства в огонь и в воду. И в ЧВК тоже.
— Денис Шмелев. Мне его тоже не хватает. — Шмель трогает видоизмененный нос. — А чем тебя не устраивает Руслан Краско?
Я перекладываю пистолет в другую руку, вытираю вспотевшую ладонь. Вспоминаю, как добыл оружие в смертельной схватке с киллером.
— Тебе Пуля привет передавал. Сам не может, невезучий.
— Такого друга я не знаю.
— Не трепись! Я чую ложь носом!
— А я не вру.
— Не знаешь Пулю? Да или нет?!
— Успокойся, мистер категоричность. Я сказал, что Пуля мне не друг. Он моя ошибка. Ты ее исправил. Боец «Группы Вагнера» победил уголовника, так и должно быть.
Я вынимаю фотокарточку трех друзей, толкаю по столу к нему:
— С фотографией ты хитро придумал. «Встречаемся в нашем месте». Я был уверен, что все погибли, и только Злата знает про тайное место.
Шмель не спорит и не изображает сожаление. Он бодрится:
— Мы через столько прошли. Ты жив и здоров. Я рад. Выпьем?
— Сначала поговорим.
— О чем?
— Как ты нас предал. Расскажи. Послушаю.
— Видишь ли, Контуженый…
— Всё обо мне разнюхал.
— Знаю, что ты теперь не тихоня Никита Данилин, и не законопослушный командир Кит, а настоящий Контуженый, свихнувшийся на правде.
— Отклоняешься от темы.
— Как раз по теме. Признайся по чесноку, Контуженый, если бы не отпуск по ранению ты уверен, что выжил бы на той бойне?
Слово «бойня» мне не нравится. Мотаю головой:
— Это спецоперация.
— Какая, на хрен, спецоперация. Это настоящая война, кровавая бойня! Там смерть прилетает каждую минуту! Тебя спас госпиталь.
— А тебя?
— Садись, Контуженый. Это долгая история. Ты позволишь мне взять бокалы?
Он идет к шкафу с бутылками. Я контролирую его движения. Сажусь на край дивана, пистолет сжимаю в руке. Шмель устраивается на противоположном конце дивана. Открывает коньяк, наливает в бокалы. Он поднимает бокал, я слушаю.
— Если помнишь, у нас был план, заработать на войне на мирную жизнь.
— Я пошел воевать ради друга, попавшего в беду.
— Вот же заладил, Контуженый. — Шмель махом опустошает
— С ним мы стали воевать лучше.
— Ну и что? Война же не будет вечно. Нужно думать о будущем.
Шмель наполняет бокал, я тороплю его:
— И что ты надумал? Стать Русиком?
— Не сразу, сначала ему завидовал. Пластиковые окна — это масштаб! После войны это прорва заказов и уйма денег. Не то что паршивая автомойка.
— Ты предал нас из-за денег?
— Не упрощай. Помнишь, как Лупик тыкал мне: я хозяин, ты мразь! Я слуга, а он господин. Достало! Я тоже хочу быть хозяином. Хозяином дома, хозяином завода, хозяином жизни!
Шмель выпивает, а я вспоминаю, как рыдал под дождем над братской могилой.
— Там в могиле вместо тебя Русик?
— Он мне должен.
— Жизнь?!
Шмель двигает ко мне бокал, я игнорирую. Он объясняет:
— Русика могли убить раньше, когда я вместо него пошел на рискованный штурм с Вепрем.
— Не просто так ты пошел. За деньги, — напоминаю я. — Ты послал Злату к отцу Русика за миллионами. Это еще можно как-то понять. Но предательство… Почему?
— В той вылазке, когда штурмовики Вепря взяли опорник, они покрошили всех. Но один вэсэушник выжил. Я сделал вид, что его добил.
— А на самом деле?
— В глаза его посмотрел сдуру. Испуганные, умоляющие, а главное, на тебя похож, падла.
— Сочиняешь.
— На всех нас похож. Помнишь, как в первом бою мы от страха зажались. И этот дрожит также.
— Кончай с лирикой!
— Я телефон его проверил, нацистского дерьма нет. Мне кричат — добивай! Я очередь в землю. Звякнул с его телефона на свой и сунул ему в руку.
— Зачем?
— Что бы потом врагов троллить. Видосики с их пленными посылать, агитировать сдаваться.
— Почему нам не сказал?
— Из головы вылетело. Меня отходняк сутки колбасил.
— Что дальше?
— А дальше тот укроп подлечился и сам вышел на связь. Благодарил именем мамки и бога. Сказал, что я друг Украины, и могу рассчитывать на поблажки, если вляпаюсь в подобное. Со мной свяжутся и растолкуют, что к чему.
— Это вербовка.
Шмель отмахивается растопыренной ладонью:
— Это гарантия от смерти, если попаду в плен. Я не собирался становиться стукачом. Все из-за Русика с его заводом!
— Так вот, кто виноват. Русик.
— Да! Не веришь? Вот тебе ситуация. Сижу я в окопе на сырой жопе и прикидываю наши будущие доходы: тридцать машин в день по двести пятьдесят рубликов… А Русик из-за плеча ехидно так: завод моего бати сто двадцать окон в день делает. По десять-пятнадцать тысяч. Ты только умножь — миллионы!