Контуженый
Шрифт:
— Ну, было.
— Так почему я?
— Ты же призналась.
— В том, что проклинаю насильника. А ты на что рассчитывал?
Теперь мне становится стыдно по-настоящему.
— Прости, Злата. Сам не знаю, что тогда нашло.
— Ишь ты! Контузия тебе на пользу. Человеком стал.
— А тогда?
— Животным!
Она замечает оторванную бретель фартука, пытается скрепить ее булавкой и сокрушается:
— Шить в поездке нельзя — плохая примета.
— Разбитый стакан — на счастье.
— Ага! Хочешь, с тобой поделюсь?
Я опускаю взгляд, смотрю на свои ноги. Вновь накатывает возмущение:
— С киллером, не по адресу. А за что мою мать? Ампутацией напугала, миллион на протез взяла.
— Я бежала от Руслана Краско. Нужны были деньги, а в тайнике пусто.
— Но не таким же способом. Моя мать могла остаться без квартиры!
— Я думала, все накопления у тебя. Расплатишься.
— Думала она.
— И ты подумай, чей ребенок?
Я ошарашен. Перед глазами строчка из рассказа Чеха с вариантами: Шмель, Кит и святой дух. Смотрю на ее живот и тихо спрашиваю:
— Чей?
— Мой!
После громкого возгласа мне в глаза Злата отворачивается. Ее плечи вздрагивают, она плачет и причитает:
— Как рожу, продам мальчика бездетным. За миллион. И верну тебе деньги.
Из всех слов я слышу одно, и абстрактная картинка материализуется в конкретное:
— Мальчика?
— Недавно сделала УЗИ.
— И там видно?
— Показать?
Я смущаюсь. Злата вытирает слезу и показывает в телефоне. Я плохо понимаю, где что. То ли из-за качества снимка, или из-за влаги в глазах.
— Когда срок?
— В Новый год. Пока работаю сколько смогу.
— Новый год, — шепчут мои губы.
Отчего-то вспоминается, что в Новый год принято загадывать желание. Что я загадывал на этот год? Не помню. Уж точно не про войну, не про геройство и не про потерю друзей. И вряд ли про ребенка. Возможно, я мечтал о Злате. Даже это не сбылось. Нельзя же считать мечтой насилие на грязном полу.
Зато я точно знаю, что загадаю в наступающий Новый год. И не только я, таких желаний будут миллионы. Сбудутся ли?
Постепенно доходит смысл других слов Златы. Волосы дыбом:
— Ты продашь сына?
Злата заламывает руки:
— Не знаю. Я ничего не знаю!
— Это не только твой сын, а сын Шмеля, — убеждаю я. — У вас же с ним по любви. Сын его! Назови пацана Денисом. Вспомни, какой он был. Всюду первый, всегда смелый. Денис герой! Он останется не только в нашей памяти, но и…
Моя рука невольно поднимается к животу. Злата закрывает лицо салфеткой.
Я не знаю, как еще ее отговорить и бормочу:
— Забудь про долг. Мне не нужны деньги. Я буду помогать, только не делай этого, не отдавай…
Дверь в служебное купе открывается, пассажиры просят чай. Злата вытирает лицо, поправляет скрепленную булавкой лямку фартука, достает дрожащие в подстаканниках стаканы и принимается за обычную работу.
Я сижу в ее купе, уперев голову в ладони, и смотрю в темноту под веками. Что теперь? «Не знаю», — сказала Злата. Я тоже ничего не знаю.
На вокзале Симферополя Злата старается улыбаться пассажирам, те благодарят и уходят под дружный перестук чемоданных колесиков. Мы остаемся вдвоем у вагона. Спасительного окна с меняющейся картинкой нет, мы смотрим под ноги. Так проще, чем глаза в глаза.
— Моим не говори про это, — просит Злата, оглаживая живот.
Я вынимаю из ее кармана телефон и набираю свой номер. Следует звонок, ее номер высвечивается у меня на дисплее. Я обновляю старый контакт Златы Солнцевой.
— Не скажу. Если будешь отвечать мне.
— Прости, что я так с твоей мамой.
— Прости, что я так с тобой.
Я хочу обнять Злату, но не решаюсь. Томительная пауза. Злата отворачивается, я незаметно фотографирую ее. В профиль живот под тугой формой очень заметен.
Перрон пустеет, проводница демонстрирует озабоченность:
— В вагоне надо прибраться. И полежать, если получится. Ноги затекают. Скоро обратный рейс.
Злата возвращается в вагон.
Я дожидаюсь, пока раздвинутся шторки в служебном купе, киваю печальным глазам, которые когда-то манили озорством, и ухожу. Мне надо крепко подумать. Одному. С больной головой это сложно. А рядом с беременной женщиной, вынашивающей сына погибшего друга — невозможно. А может и не его ребенка, а… Я же говорю — голова кругом!
Одно ясно — Злата не посылала ко мне киллера. Тогда кто? Нашим местным дельцам, Лупику или Рацкому, такие сложности не по зубам. Они юлят и приспосабливаются, а когда получают отпор сильного, отыгрываются на слабых.
Бывший зэк Пуля приехал из Ростова-на-Дону. Там сейчас находится Руслан Краско. Киллер появился после моего звонка сослуживцу. Русик услышал мой голос и узнал, что я выжил. С тех пор контактов со мной избегал. Если Русик предатель, то свидетель ему не нужен. Лучше устранить, чем опасаться разоблачения. Тем более, деньги для этого имеются.
Кстати, о деньгах. Теперь я знаю, что Русик приезжал в Дальск. Однако про наш тайник в ретро-паровозе он не знал. Или ему Шмель проболтался? Перед гибелью Шмель больше общался с Русиком, чем со старыми друзьями. Любил подсчитывать заработанные деньги. Получается, что Русик мог узнать про общие накопления и опустошить тайник.
Предательство Русика, кража из тайника — пока лишь мои догадки. Ответы я могу получить только при личной встрече. Обратный рейс «Таврии» проходит через Ростов-на-Дону, но я выбираю другой поезд. Женщин нужно оберегать от мужских разборок. Я по-прежнему цель для предателя. Один раз у киллера не получилось, но это не значит, что не будет других попыток.