КОНУНГ

Бояшов Илья Владимирович

Кузнец еще хотел начать сагу о Виге Бледнолицем, которого погубила игра в кости, да только Рюрик его перебил:

– Хотел бы я заговорить щит, — сказал Рюрик кузнецу. — Не знаешь ли ты, как можно заговорить и щит?

Свард посмотрел наа сына Олафа и вот что сказал:

– Нет! Не кончится это добром.

Прошло еще какое–то время, и Визард посоветовал угрюмому ярлу:

– Собери пир, ибо многие желают развлечься. Чем ближе к нам подбирается Косматый, тем труднее всех держать в неведении, — порадуй людей хотя бы угощением!

Нехотя Рюрик собрал пир. Его же воины обрадовались. Они надеялись, что вскоре не придется скучать им с Молчуном, — а то, что он пока бездействует — так еще и отец его, Олаф, до поры до времени никому ничего не сообщал о своих замыслах. Так что многие верили — встреча с Харальдом не за горами. Правда, некоторые из тех, кто уселся тогда за столы в предвкушении

хорошей выпивки, были проницательнее прочих и, поглядывая на сумрачного ярла, шептались, что не пора ли, пока не поздно, переходить им от сына Олафа к сыну Хальвдана. По крайней мере, Косматый не такой странный человек, он–то не сидит на месте в беспричинных раздумьях, а щедро поливает кровью долины и фьорды Норвегии — там истинное веселье для воинов, там есть где разгуляться их силе. То был еще только шепот, и сомневающиеся прятали свои глаза от Рюрика. Остальные надеялись погулять как следует. Но правду говорят: никогда не получится то, что затевается неискренне. Злосчастное застолье у многих осталось в памяти, а все началось с того, что уж очень буйно повел себя на нем некий Свенельд. К слову сказать, этот Свенельд имел сварливый и злой характер, а когда выпивал, становился вовсе невыносим. Будучи берсерком, во многих поединках по всей стране он убивал честных людей и завладевал их добром и женами — и пока все это сходило ему с рук. Сам Харальд обещал его повесить. Свенельд объявился в Бьеорк–фьорде совсем недавно и уже многим нанес оскорбления. Так, вызвав на поединок кузнеца Торкваля, сильно его искалечил. Правда, на этот раз пришлось Свенельду откупиться, иначе люди хотели его судить на месте — тинг в то проклятое время не собирался. На пиру у Рюрика Свенельд, перебрав лишнего, вызывал против себя всякого, кто осмелится выйти; но все знали, что выйти против безумного — значит, не доев, не допив, тотчас встретиться с самой Хель. Свенельд, видя, что никто не решается схватиться с ним в поединке, начал вспоминать былые подвиги.

И, подойдя к молчащему ярлу, принялся их перечислять. Хвастался он своей секирой и утверждал, что, владея искусными приемами, известными только ему одному, срубил он ею не менее сотни голов, в том числе и голову епископа Равеннского, и еще дюжину голов не последних в Англии и Ирландии людей. И кричал при этом, что сам Гарм поплатится башкой, если вздумает с ним, Свенельдом, схватиться, Ёрмунганд лишится своего жала, и нипочем ему, Свенельду, так же сразиться и с великанами.

Так он кричал потому, что был сильно пьян. Всем он порядком надоел, но никто не собирался ему перечить — все смотрели на ярла. Рюрик очнулся, ударил кулаком по столу и сказал:

— Заберись тогда на Бьеорк–гору!

Пьяный сплюнул и отвечал, что нет ничего проще. Несмотря на то что была глухая ночь, берсерк распахнул дверь дома, в котором они пировали, и отправился на гору, помахивая секирой. При этом он пел хвалебные песни самому себе и сквернословил. Напрасно пытались его отговорить — Свенельд всех отталкивал, похвалялся бесстрашием и клялся, что готов схватиться сейчас с кем угодно.

Утром рыбаки нашли тело Свенельда; берсерк валялся на камнях у залива, зубы его оскалились, а в глазах застыл ужас. Был он весь перебит и окровавлен, а секира валялась возле. Видно, летел он с самой вершины. Те, кто его увидал, сразу поняли, что это не к добру. И побежали сказать об этом Рюрику, а несколько человек осталось караулить тело от птиц и зверей, пока не явится ярл с людьми. Стоит сказать, что на глазах у этих караульщиков мертвец принялся опухать и чернеть и сделался он настолько тяжел, что, когда пришло время нести тело, шестеро дюжих молодцов подняли его с великим трудом. Явившийся вместе со всеми Отмонд подсказал, что берсерка нужно захоронить в самой глубокой могиле, которую только удастся вырыть, и закрыть вход в нее самым большим камнем, который удастся поднять, а также насыпать над мертвецом каменный холм и сделать это как можно скорей до наступления ночи. Так как людей собралось много, то сразу взялись они за работу — вырыли глубокую могилу и опустили в нее берсерка. К вечеру он сделался совсем непохож на себя; глаза его страшно выкатились, язык вывалился, и стал Свенельд настолько большим, что с трудом поместили его в могиле. И был уже берсерк черен, как Хель. Положили к нему его секиру и привалили огромный валун, а затем насыпали над могилой каменный холм, как и велел Отмонд. И торопились управиться до заката. Похоронив так Свенельда, все разошлись с облегчением, потому что боялись его, и многим он причинил зло. Но радоваться долго никому не пришлось.

Возле Бьеорк–фьорда в Тенистой Лощине был хутор Ингяльда Работника. Женой у него была веселая молодая Далла. Хозяйство Ингяльда было зажиточным,

сам он славился как хороший хозяин, жена ему помогала, и не было ни у кого такого чистого, звонкого голоска, как у Даллы. Знала она многие песни, муж не мог на нее нарадоваться. Вскоре после смерти Свенельда отправилась певчая птичка на другой хутор к своей сестре, да там задержалась на два дня. Вернувшись же, обнаружила, что словно кто–то огромный ходил по крыше, — крышу всю переломало. Внутри дома тоже все было переломано: столы и лавки — а сам хозяин лежал мертвым со сломанным хребтом и выдавленными глазами. Те, кто прибыл с Бьеорк–фьорда помочь Далле, ужаснулись такому разгрому. Мало того, что убили хозяина, но и все его овцы оказались передушены, и коню кто–то вспорол живот. После такого случая Далла перешла жить к родственникам, а хутор бросили, сделался он нежилым.

На другом хуторе, на котором хозяйствовал Транд Острый Локоть, случилось то же самое: хозяина и его жену убили подобным образом. Спасся лишь их сын Тормак, которого не оказалось дома. По снегу из того разоренного хутора к фьорду вели огромные следы, и по тем следам работники Транда вышли на берег — там следы затерялись среди камней.

С тех пор хозяева дальних хуторов жили в страхе и запирали все свои ворота и двери на самые крепкие засовы, никому не доверяли и дрожали ночами.

В одну ночь постучали в дом Рыжего Гудмунда, он жил бирюком и слыл человеком не из трусливого десятка. Гудмунд схватил меч и приготовился ждать. Кто–то тем временем, не достучавшись, взялся залезать на крышу. Залез — и давай проминать ее конек. Доски так и трещали, и все начало сыпаться на голову хозяина. Тот сказал, страшно рассердившись:

— Будь это даже последняя нечисть, а все же выйду во двор, погляжу, кто там так ужасно безобразничает.

И вышел во двор с мечом — в то время показалась луна. Гудмунд поднял голову и увидел на крыше Свенельда: тот страшно скалился и таращился своими мертвыми глазами. И оттого, что увидел Гудмунд в свете луны глаза мертвеца, сделалось ему так страшно, что с тех пор он стал очень бояться темноты. А тогда он бросил свой меч и кинулся бежать что есть мочи по снегу не разбирая дороги. Свенельд же, скача по крыше, громко хохотал, луна освещала его лицо и космы, и был он велик и ужасен. Он не преследовал хозяина, но все переломал в его доме и передушил весь скот. Гудмунд прибежал в Бьеорк–фьорд к дому ярла ни жив ни мертв, и от него люди наконец узнали, кто расхаживает по окрестным хуторам и совершает такие злодеяния, а ведь грешили на рюриковых викингов и особенно на ладожских русов.

С тех пор местность возле Гудмундова двора сделалась безлюдной. Правда, нашелся один человек из дружины Рюрика, Грим Мухолов, человек бесстрашный и очень рослый. Он отправился на хутор Гудмунда, прихватив с собой меч по имени Неотразимый, — он надеялся одолеть мертвеца и приложить отрезанную голову Свенельда к его же ляжкам, а затем сжечь, как посоветовал Отмонд. Ушел он, и не было его несколько дней, и когда люди ярла и воины с Лосиного Мыса прибыли на тот злосчастный хутор, то увидели, что Грим мертвым лежит на совершенно разгромленном дворе, и даже тяжелые дубовые ворота там скинуты с петель, и взрыт весь снег возле домов и сараев — видно, что шла там битва. Грим очень опух и сделался черным, глаза его выкатились — и решили его тотчас сжечь. Отмонд впоследствии сказал, что вовремя нашли и сожгли Грима, иначе сделался бы он таким же, как и Свенельд, и двух мертвецов в округе оказалось бы больше чем достаточно.

После того случая бонды и работники еще больше начали бояться Свенельда, и всем он чудился днем и ночью — в разоренные им хутора никто так и не возвращался. Воины признали, что им ничего не стоит схватиться хоть с тьмой живых врагов, но кровь застывает в жилах от одной мысли, что придется сражаться с самой что ни на есть настоящей нечистью. Проклятый берсерк тем временем, подобно бешеному волку, передушил много скота и не одному коню вспорол брюхо. Следы его видели уже во многих местах: они были огромными, точно у тролля, и всякий раз уводили к прибрежным камням; ясно было, что каждую ночь вылезает он из своей могилы.

Наконец принялся подбираться он к самому Бьеорк–фьорду, и все горько сетовали, что после Грима Мухолова не найдется теперь и по всей Норвегии храбреца, способного схватиться с таким страшным чудищем.

Бьеоркский ярл по обыкновению сидел на своем валуне. Его же люди очень страдали от страха. После того, как совсем недалеко от дома самого ярла была растерзана малолетняя дочь бонда Сельмунда, вышедшая ночью помочиться во двор, стало ясно, что даже заклятия и заговоры Отмонда не имеют против Свенельда никакой силы, — а уж Отмонд сильно старался в последнее время! Бонды прибыли к дому Рюрика и принесли с собой растерзанную девочку.