КОНУНГ
Шрифт:
Ярл вышел к ним и спросил:
– Чего вы хотите?
Сельмунд не смог тогда сдержать слез и, показывая на то, что осталось от замученной дочери, вскричал:
– Очнись, свободнорожденный! Сдается нам, в другом мире пребываешь ты, пока здесь творится такое. Словно не касается тебя наше несчастье, и горе наше тебя совершенно не трогает.
Другие бонды поддержали его:
– Свенельд — причина нашему горю. Ты — господин фьорда и обязан что–нибудь предпринять.
Бонд Стари Большая Ладонь сказал Рюрику:
– Хочешь не хочешь, а придется тебе бороться с нечистью, хотя дело это почти безнадежное. Нужно убить Свенельда!
Ярл воскликнул:
– И только!
Бонды посчитали, что сын Олафа издевается над ними, и возмутились:
– Не стоит благородному смеяться! Грим Мухолов не смог одолеть мертвеца, и любой храбрец в Бьеорк–фьорде дрожит только при упоминании имени Свенельда, а ты, ярл, восклицаешь «и только».
Рюрик сказал:
– Идите по домам.
Встревоженной жене сказал Рюрик:
— Страх мой обитает за пределами Мидгарда! Поэтому не тревожься о прогулке, которую я совершу
Сказав это, он начал собираться: надел заговоренную кольчугу Гудмунда, взял с собой Свардов меч и щит своего деда. Люди в его доме с надеждой и тревогой следили за всеми этими приготовлениями и удивлялись хладнокровию, с которым собирался их господин. Отмонд сказал, что все–таки следует захватить с собой десяток–другой опытных воинов, — уж недостатка в них в Бьеорк–фьорде нынче нет. Советовал он взять Стеймонда Рыжеусого, а также Сторольва Хитрую Щуку. Однако ярл отказался. И все бонды тогда признались, что пойти на живого мертвеца есть самая большая храбрость, какая только присуща человеку. И уж если Рюрик на это решился, он есть первый среди первых.
Тем временем сын Олафа направился прямиком к могиле берсерка и торопился поспеть, с тем чтобы застать его там до ночи. Дойдя до того места, он увидел, что многие валуны из тех, что тогда положили на могилу, уже разбросаны по сторонам. Рюрику было силы и сноровки не занимать — он быстро раскидал оставшиеся камни. Когда показалась луна из облаков, стало видно, что камень, прикрывавший вход в могилу, зашатался. Ярл постарался крепко встать ногами, ибо повсюду еще оставались мелкие камни. Наконец луна осветила Свенельда, оскаленного и косматого, и та секира на длинной рукояти, которой он так хвастался и которую так неосмотрительно положили тогда к нему, была у него в руках. Рюрик уже успел приготовиться — и здесь пошла у них битва не на жизнь, а на смерть; из камней высекались искры, и сын Олафа, хоть и владел многими приемами, начал уставать, пот заливал его. Свенельд наседал, и более всего он донимал своими звериными криками; то были жуткие вопли, и разносились они по всему берегу. Слюни мертвеца разлетались и попадали ярлу в лицо, он вынужден был утирать их. Но Рюрик все же нашел в себе силы воскликнуть:
– Не скальдом родился ты, Свенельд, но недоумком, если даже слова твои нечленораздельны. Видно, что воешь ты от бессилия что–либо сложить. Я же, по крайней мере, умел раньше складывать неплохие висы.
Свенельд тогда так рассвирепел, что даже вопить перестал и набросился на ярла с новой силой, а сила та была поистине нечеловеческой. Камни так и катились из–под ног, и искры сыпались не переставая. Но вот они перестали обмениваться ударами и ненадолго отступили друг от друга. Свенельд зарычал:
– Взгляни на меня, сын Олафа. За моей спиной сама Хель, и не знаешь ты того, чего знаю я. А я знаю то, что еще лишь половину своих сил израсходовал в поединке, ты же едва держишься, колени твои дрожат. Недолго тебе осталось. И напрасно ты появился, ведь придется тебе покинуть Мидгард и вместе со мною разделить холод могилы. Ты пропадешь до времени, ибо связался с силой, которую не одолеть. Так, зря пропадет твоя свобода, благородный!
Рюрик засмеялся, услышав подобную речь, чем очень удивил мертвеца. Свенельд спросил:
– Отчего ты смеешься?
Ярл сказал:
– Если ты о свободе, Свенельд, то мне нечего терять того, чего нет!
После этого отбросили они оружие и взялись душить друг друга и кататься по камням, и Свенельд одолевал, изо рта у него шло невыносимое зловоние, слюна была поистине ядом. Рюрик задыхался, Свенельд же, взобравшись на него и схватив его за шею своми пальцами, настолько холодными, что холод камня казался в сравнении с ними жаром, спросил:
– Неужели не страшно тебе? Разве не цепенеет твоя душа, когда соприкасаешься ты уже с самой Хель и не вырваться уже тебе из моих объятий? Или ты не боишься меня?
– Поистине, страх — господин Мидгарда, — ответил Рюрик. — Но что ты в сравнении с горой Бьеорк?
И, вспомнив заклятие Энгерд, произнес его, и, ощутив вдруг силу, повалил Свенельда, и, рукой наткнувшись на древко его секиры, ударил той секирой, как он, бывало, ударял по крепкому черепу медведя, и вогнал мертвецу его же секиру ему в череп, а затем мечом снес Свенельду голову и приложил ее к его ляжкам. И только здесь он заметил, что начинает светать, и понял, что бились они всю ночь. Между тем уже бежали к холму люди: среди них были викинги Рыжеусый и Хитрая Щука, кузнец Свард и Гендальф и многие его работники. Все они, увидев поверженного Свенельда, несказанно радовались победе ярла. Разглядев, каким огромным был мертвец, они твердили, что Рюрик теперь — первый викинг во всей Норвегии и слава его, без сомнения, пойдет очень далеко. Кроме того, и Щука, и другие сказали, что теперь Рюрику ничего не стоит расправиться и с Харальдом — пусть только кинет клич среди свободнорожденных. Они бросили к его ногам ту страшную секиру, а Рюрик поднял голову на гору Бьеорк — солнце осветило ее лысую вершину. Тогда, схватив секиру, Рюрик Молчун неожиданно направился к хижине Корабельщика, которая стояла недалеко отсюда, чем нимало удивил собравшихся. Никто не рискнул отправиться за ним следом. Все так и остались стоять в недоумении. Гендальф воскликнул:
– Не собирается ли ярл расправиться также и с этим колдуном и возмутителем? То–то будет славно!
Викинги с ним согласились: давно уже шли слухи, что не кто иной, как Рунг, навел на молодого ярла самую настоящую порчу.
Рунг, увидев ярла с секирой, вот что насмешливо вскричал:
– Не иначе придется мне распрощаться со своей головой!
Но Рюрик, бросив секиру возле его ног, признался:
– Я пришел за другим.
Этот сумасшедший Рунг не смог сдержать своей радости. Он воскликнул:
– А ты не безнадежен, сын Олафа!
Ни один из людей фьорда не знал, о чем там договорились Молчун с известным упрямцем, но все решили, что Рюрик наконец–то начал готовиться к походу, ибо, появившись в доме ярла, Рунг сразу же послал пятьдесят викингов в лес за самыми высокими соснами. Бьеорк–фьорд пришел в большое движение. Никто не сомневался в том, что теперь выступит ярл против Харальда.
Вскоре стало известно, что Корабельщик к тому же взялся строить и самый большой корабль, который когда–либо видели фьорды Норвегии. На строительство должно было уйти много времени, но воины не роптали и с радостью взялись за дело. Даже те, кто подумывал уже переметнуться на сторону Харальда, остались на Лосином Мысу. У них у всех в то время была работа. Этот корабль должен был быть во всем удивительным: достаточно сказать, что до пятидесяти воинов с каждой стороны должны были поднимать и опускать необычной длины весла, а одного паруса для его мачты хватило бы на добрый десяток парусов для обыкновенных кораблей. Когда закладывался дракон, то, назначая расстояние от штевня до штевня, Рунг отмерил пятьдесят шагов, и еще в каждую сторону отмерил по пять шагов, прежде чем посохом начертил на песке размеры. Старые викинги и бонды говорили, что в жизни еще такого не видели. Поначалу они посмеивались и утверждали, что Рунг явно не в себе. Они взялись предупреждать Рюрика–ярла, что невозможно построить подобный дракон, но тот никого не слушал. Когда же бревна были высушены и готовы к работе, и по указанию мастера заложили киль, многие языки приутихли, и прежде сомневающиеся теперь почесывали свои головы. Слух о строящемся в Бьеорк–фьорде небывалом корабле быстро распространился по всей Норвегии. Услышав о нем, Харальд Косматый сказал своим людям: «Не побрезгую я этим кораблем», — и уверяя всех, что в скором времени Большая Птица, как уже называли этот корабль, и земли Рюрика Молчуна будут принадлежать ему. И подбирался все ближе.