Копьё Маары
Шрифт:
– Катя? – вскрикнула Ая, совершенно забыв о безопасности.
Она не могла поверить своим глазам: незнакомая женщина вместе с девочкой действительно волокли по траве тело ее недавней знакомой. Как – тело?..
– Что с ней?!
Аякчаана выскочила из тени, желая помочь, спасти, отвести беду.
– Тише ты! – строго прикрикнула на нее пожилая женщина. – Лес в такую пору звонкий, любой шорох разносит на многие версты. Услышат.
Они донесли Катю до дуба, бережно уложили на траву. Девушка, спутница пожилой женщины, засуетилась с заплечным мешком, извлекая из него какие-то свертки.
– Сейчас-сейчас, – приговаривала она и с тревогой поглядывала на Катю. – Я же, помнится, брала с собой траву-кровохлебку.
Женщина же опустилась рядом с Катей на колени, перевернула ее на бок. Только сейчас Аякчаана увидела, как по рубашке девушки растеклось черное пятно, в центре которого, словно жало огромной пчелы, темнела рукоять средневекового клинка. Аякчаана ахнула, в ужасе прикрыла рот ладонью.
– Что случилось? Она ранена? Это серьезно?
Ей не ответили.
Пожилая женщина обернулась к девушке в светлом платье:
– Надо нож из раны вынуть, помоги.
Девушка оставила свой мешок, опустилась на колени, только с другой стороны от Кати, придержала ее плечо, а женщина одним быстрым движением вырвала клинок и зажала пальцами открытую рану, из которой, судя по расползающемуся черному пятну, кровь потекла быстрее.
Девушка коротко глянула на замершую Аякчаану и показала рукой на сверток, лежавший возле ее ног:
– Подай сюда!
Похолодевшими пальцами Ая бросила незнакомке льняную тряпицу, сложенную конвертиком. Девушка торопливо развернула ее. Внутри оказался клок сухой травы. Она быстро протянула его своей пожилой спутнице. Та, подложив к ране эту траву-кровохлебку, прижала ее как следует, обернула длинную тряпицу вокруг Катиного плеча и быстро зашептала:
– Как на море, окияне лежит камень Алатырь, на том камне Алатырь бьются-секутся два орла орловича, два брата родные, рубятся-секутся, да ни крови меж них, ни щепы, ни ломоты, так и кровь в ране Катеньки-Катюши замри, замолчи, камнем встань и не теки.
Кажется, кровь стала действительно идти медленнее. Может, заговор помог, может, трава, приложенная к ране…
– Бабушка Могиня, что же это? – прошептала девушка, глядя на серебрившийся в траве кинжал с узким, как жало, лезвием.
Аякчаана видела, как преломлялся лунный свет в тонком узоре, красивом и зловещем одновременно. Тех демонов, что изображены были на нем, девочка как-то раз видела на камнях – дедушка Учур наносил их и перечеркивал особыми знаками, запирая в том, другом, мире.
Пожилая тетушка, которую девушка назвала Могиней, покачала головой и вздохнула:
– Ежели бы знать. Одно видать – черная вещица.
– То есть как черная? – не поняла Аякчаана. – Что вообще происходит?
Поляна вокруг них снова осветилась зеленым – это вновь проявились крохотные лесные духи, приближаясь к раненой девушке и сторонясь окровав-ленного кинжала – он медленно тлел, постепенно смешиваясь с ночью, пока не растаял в ней полностью. Зеленых огоньков становилось больше и больше – лесные духи шли на голоса со всей округи.
Могиня внимательно посмотрела на Аякчаану.
– Что происходит… Видать, в наших краях появился черный колдун. И кинжал этот, брошенный им в спину Кати, зачарован, и непросто нам будет ее рану залечить.
Девушка, все еще сидевшая рядом с Катей на коленях, всхлипнула, закусила костяшку указательного пальца.
– Бабушка, что же делать?
Могиня вместо ответа стала чертить на земле круги, один за другим, так, чтобы окружность одного слегка касалась окружности другого, – рисунок, точь-в-точь такой же, как она чертила там, на поляне в лагере джунгар. Начертив последний круг, она провела над рисунком правой рукой, затем наклонилась над ним и выдохнула свое имя.
Произнесенное имя со свистом пронеслось над поляной, закружилось над ее рисунком, обретя над ним свет и плотность. Оно осело на нанесенные линии, отчего те засветились голубовато-синим цветом, ослепительно ярким в ночной мгле. Аякчаана пригляделась: там, внутри зачарованных линий и кругов, появилось тонкое черное облако. Оно подросло, превращаясь в человека.
– Так, глянем-поглянем, кто там прячется, – приободрилась Могиня.
Она обошла свой рисунок и запертое в нем изображение темного колдуна. Фигура внутри замерла, будто тоже почувствовала женщину. Из-под угольночерной накидки показалась тонкая рука и… показав Могине кукиш, взметнула рукавом и исчезла, оставив после себя тающее облако и ужасное зловоние.
Бабушка Могиня ахнула:
– Ирмина!
Девушка, сидевшая рядом с Катей, уставилась с удивлением:
– Как Ирмина? Она же исчезла с черным мороком! Там, в подвале Александрии!
Могиня прищурилась. В зеленоватом свете факелов лесных духов она выглядела зловеще – настоящая ведьма. Или Баба-яга из сказок. Аякчаана поежилась от страха, с опаской отодвинулась от нее.
Могиня продолжала смотреть вглубь горящих линий, разговаривая, по всей видимости, сама с собой.
– Только… да, видать, не только… Но энто многое объясняет… И то, что меня искала, и то, что застала врасплох.
– Да как же так, бабушка! Погибла же она!
Тут Могиня словно очнулась.
– Ну, выходит, не погибла, – сказала как отрезала, со вздохом.
– А кто такая эта Ирмина? – наконец решила вмешаться в разговор озадаченная Аякчаана.
Она не так давно удивлялась фокусам Кати, а здесь у нее на глазах вообще чудеса одно за другим происходят, попробуй разберись.
Пожилая пояснила:
– Ирмина – моя родная сестра. – Молодая девушка, ее спутница, ахнула. – Да, Ярослава, все так. Ирмина – твоя бабка. Только много-много годков назад она решила овладеть черным мороком. Возомнила себя равной древним богам. Стала она на люд простой порчу наводить, злые болезни да несчастья насылать. Сперва втихаря, а потом и вовсе в открытую, ради смеха и для забавы собственной. Коли кто недобро взглянул на нее, али дорогу перешел, али красивей ее оказался… А морок черный коварен. За каждое злое дело он ей силу дает, а молодость и красоту забирает. По крупице, по крошечке. А это для нее – хуже горькой редьки. Тщеславная она всегда была, сестра моя. И вот нашла она заговор древний, стала она у людей молодость и силу забирать. Идет путник запоздалый, она его заманит к себе, опоит, морок наведет и силу всю заберет. Зашел к ней молодец красный – наутро вышел старик седой. Но вскоре и того мало ей стало. И вот в ночь Ивана Купалы, пока девушки через костер прыгали, украла тело молодое одной из первых красавиц в городе, Рады, дочери кузнеца Илима, да вселилась в него. Старость свою запечатала да на дно морское спрятала. А тело свое развеяла над полями, чтоб не сыскать следов и не найти виноватых.
Пришел ко мне тогда кузнец Илим, прознав про беду эту, просить за дочь свою, чтобы тело ее отдали, хоть похоронить по-человечески. Я Ирмину нашла, душу ее темную из тела Рады выбила да тело дочки кузнеца забрала. Ирминина старость к ней, значится, и возвернулась. С той ночи стала Ирмина тенью меж времен: своего тела нет, одна черная злость. Много с тех пор лет прошло, да вот вернулась она – нашла, видать, лазейку. И опять бед натворила. А сколько еще натворит, мне неведомо.
– Так сейчас-то как вышло, что она здесь оказалась, а, бабушка? – Ярослава уже чуть не плакала.