Копи царя Соломона. Приключения Аллана Квотермейна. Бенита (сборник)
Шрифт:
Бедный Гарри! Умереть так рано, когда целая жизнь раскрывалась перед ним! Он усердно работал в больнице и блестяще сдал последние экзамены — я так гордился этим, полагаю, даже больше, чем он. Затем он отправился в другую больницу для изучения оспы и писал мне оттуда, что не боится заразиться, ему необходимо изучить недуг и набраться опыта. Страшная болезнь унесла его, и я, седой и слабый старик, остался оплакивать его, один-одинешенек. У меня нет никого: ни детей, ни близких, чтобы пожалеть и утешить. Я мог бы спасти его — не пускать туда, ведь у меня достаточно средств для нас обоих — больше, чем нужно: копи царя Соломона сделали меня богачом. Но я сказал себе: «Нет, пусть мальчик учится жить и работать, чтобы насладиться потом отдыхом!» Но этот отдых застал его среди работы. О, мой мальчик, мой дорогой мальчик! Судьба моя похожа на судьбу библейского Иова, который имел много житниц с хлебом — я тоже припас
Мы похоронили его в печальный декабрьский день после полудня под сенью древней церковной колокольни в моей деревне. Тяжелые снеговые тучи облегали небо, и, как только принесли гроб, несколько снежинок упало на него. Чистой, девственной белизной сияли они на черных покровах! Перед тем как опустить гроб в могилу, произошло замешательство — забыли нужные веревки. Мы стояли молча и ждали, наблюдая, как пушистые снежные хлопья падали на гроб, словно благословение Неба, таяли и превращались в слезы над телом бедного Гарри. Красногрудый снегирь, смело сев на гроб, начал петь. А я упал на землю с растерзанным сердцем. Сэр Генри Куртис, человек более сильный и смелый, чем я, также упал на колени, а капитан Гуд отвернулся. Как ни велико было мое горе, я не мог не заметить этого.
Книга «Аллан Квотермейн» — часть моего дневника, ведшегося более двух лет назад. Я переписываю его вновь, поскольку он служит началом истории, которую я собираюсь рассказать, если Бог позволит мне окончить ее. Невелика беда, если она оборвется. Этот отрывок из дневника был написан за семь тысяч миль от того места, где я лежу теперь, больной, и пишу это, а красивая девушка возле меня отмахивает мух от моего лица. Гарри — там, а я здесь, и все же я чувствую, что скоро присоединюсь к нему.
В Англии я жил в маленьком уютном доме — говорю, в уютном доме по сравнению с домами, к которым я привык в Африке, — не далее чем в пятистах ярдах от старой церкви, где спит вечным сном мой Гарри. После похорон я вернулся домой и немного поел, потому что может ли быть хороший аппетит у того, кто похоронил все свои земные надежды! Затем я принялся ходить, вернее, ковылять — я давно уже хромаю из-за львиного укуса — вперед и назад по отделанной под дуб гостиной. На четырех стенах ее размещены около сотни пар отличных рогов, в центре комнаты, над большим камином, висят мои винтовки. Некоторые из них, старинного образца, — таких теперь не увидишь — я раздобыл сорок лет назад. Одно старое ружье я купил несколько лет назад у бура, поклявшегося, что из него стрелял его отец в битве при Кровавой реке, после того как Динган напал на Наталь и убил шестьсот человек, включая женщин и детей. Буры назвали это место местом плача, и так называется оно до сих пор. Много слонов повалил я из этого ружья. Оно вмещает горсть черного пороха и три унции пуль и дает сразу двойной выстрел.
Итак, я прохаживался вперед и назад, посматривая на ружья и рога, и великая тревога заползала в мою душу. Мне нужно уехать прочь из этого дома, где я живу праздно и спокойно, в дикие края, где я провел лучшую половину жизни и встретил мою дорогую жену, где родился мой бедный Гарри и случилось со мной столько хорошего и дурного. Во мне жила жажда пустыни, дикой страны, я не мог выносить более моей жизни здесь, я должен уехать и умереть там, где жил, среди туземцев и диких зверей! Шагая по комнате, я размышлял и любовался лунным светом, серебристым блеском, заливавшим небесный свод и таинственное море кустарника, наблюдал за причудливой игрой его на воде. Говорят, господствующая в человеке страсть сильнее всего отзывается перед смертью, а мое сердце умерло в ту ночь. Очевидно, что ни один человек, проживший сорок лет так, как я, не может запереться в Англии, с ее нарядными, огороженными, возделанными полями, с ее чопорными, образцовыми манерами, ее разодетой праздной толпой. Мало-помалу он начнет тосковать по знойному дыханию пустыни, грезить безбожными зулусами, которые, подобно орлам, бросаются на врагов со скалы, и сердце его взбунтует против узких границ цивилизованной жизни.
Цивилизация! Что дает она? Целых сорок лет провел я среди дикарей, изучая их нравы и обычаи, потом несколько лет прожил в Англии, присматриваясь к детям цивилизации. И что же я нашел? Огромную пропасть между теми и другими? Нет, небольшое расстояние, легко преодолимое простым человеком. Дикарь и цивилизованный человек очень похожи, только последний — изобретательнее и хитрее. Зато дикарь, насколько я узнал его, не испытывает жадности к деньгам, которая, подобно раку, пожирает белого человека. В общих чертах дикарь и дитя цивилизации сходны между собой. Полагаю, образованная дама, читая эти строки, улыбнется наивности старого глупца-охотника, когда
Решено, я уеду отсюда навсегда, и что здесь хорошего? Цивилизованные люди — те же дикари, покрытые тонким слоем цивилизации. Цивилизация же подобна северному сиянию — сверкнет и исчезнет, и окружающий мрак сгустится еще сильнее. Она напоминает дерево, выросшее на почве варварства, и уверен рано или поздно падет, как пала цивилизация Египта, культура эллинов и римлян и несчетное множество других. Не подумайте, что я осуждаю достижения современности, служащие всеобщему благу! Цивилизация дала нам большие преимущества, например больницы, но они заполнены больными людьми, жертвами той же цивилизации! В диких странах больниц нет. Что же лучше?
Чаши весов качаются — здесь больше, там меньше и наоборот, — но сумма не меняется, сумма, состоящая из неизвестного количества целей и намерений.
Разумеется, на все это можно смотреть только как на вступление молодого народа на путь прогресса. Мне приятно думать, что мы пытаемся иногда понять границы нашей природы и серьезность познаний не пугает нас. Человеческое искусство необъятно и растяжимо, словно эластичная лента, но человеческая природа похожа на железное кольцо. Вы можете его обойти кругом, отлично отполировать, сплющить, можете прицепить его к другому кольцу, но никогда, пока существуют мир и человек, не увеличите его окружность, неизменную, как звезды на небе, и более прочную, чем горы. Природа человека — это калейдоскоп Бога — маленькие цветные стеклышки, в которых отражаются наши страсти, надежды, страхи, радости, стремления к добру и злу. Всемогущая Десница управляет ими как светилами, уверенно и спокойно создавая новые сочетания и комбинации. Но основные элементы природы остаются неизменными, независимо от того, будет больше цветных стекол или меньше.
Цивилизация должна осушить человеческие слезы, а мы плачем и не можем утешиться. Война отвратительна ей, а мы деремся ради домашнего очага, чести и славы и находим удовлетворение в драке. И так везде и во всем.
Когда сердце разбито, а разум затуманен, нам не нужна цивилизация. Назад, назад! Мы ползем назад, укладываемся на груди Природы, как малютки, и ждем, что она утешит нас, поможет забыть пережитое или спасет от жала воспоминаний!
Кто из нас в своем великом горе не чувствовал желания смотреть в дивное лицо Природы, нашей всеобщей матери? Кто не стремился лежать где-нибудь на горе и следить, как облака плывут по небу, слушать раскаты отдаленного грома, слиться хотя бы ненадолго своей бедной, жалкой жизнью с жизнью Природы, почувствовать биение ее сердца, забыть все свои печали, почерпнуть ее вечной энергии и жизненной силы! Она создала нас, от нее мы произошли, к ней и вернемся! Природа дала нам жизнь и поглотит нас в своих недрах.
Расхаживая по комнате моего дома в Йоркшире, я мечтал о нежных объятиях матери-природы. Не той природы, которую вы знаете и видите — в зеленых лесах и на плодородных нивах, но дикой природы, такой, какой она была создана, нетронутой, девственной, не знающей борющегося и мятущегося человечества. Я уйду туда, где на свободе бегают звери, назад, в страну, история которой никому не известна, к дикарям, которых люблю, хотя некоторые из них так же беспощадны, как политическая экономия. Там я научусь спокойнее думать о бедном Гарри, лежащем под сенью старой церкви, и сердце мое не будет разрываться от тоски.
Глава I
Совет консула
Прошла неделя с похорон бедного Гарри. Однажды вечером я ковылял по комнате и размышлял, как вдруг раздался звонок в дверь. Спустившись с лестницы, я сам открыл моим старым друзьям — сэру Генри Куртису и капитану Джону Гуду. Они уселись перед камином, где, я хорошо помню это, горел яркий огонь.
— Вы очень добры, что зашли ко мне, — поблагодарил я, — не очень приятно гулять по такой погоде!