Корабль идет дальше
Шрифт:
Мы тоже видели «Viking». Он стоял недалеко от нас. Огромный, выкрашенный светло-шаровой краской, с зеленой подводной частью и кремовой надстройкой. Тысяч на пятнадцать. Для того времени — гигант.
— Куда идете? — спросил американец, наливая себе пива из банки, которую принес со своего стола.
— Во Владивосток.
— О! Далекий путь. — Капитан недовольно поджал губы. — Январь месяц. Плохое время. В океане свирепые норд-весты… Как предполагаете идти?
Желая показать, что мы прекрасно знаем, с «чем кушают океан» и как в нем плавают, я небрежно бросил:
— Как обычно. По дуге большого
— Очень уж северно. На таком маленьком судне… Я бы не советовал идти так, капитан, — повернулся он к Якову Алексеевичу. — Я часто бываю во Владивостоке. В зимнее время года я прокладываю прямой курс из Гонолулу на Сангарский пролив. Это удлиняет путь миль на шестьсот-семьсот, зато я не встречаю штормов, которые дуют севернее моего курса, именно там, где проходит дуга большого круга.
Яков Алексеевич довольно хмыкнул, посмотрел на меня. Учись, мол, салага.
— Так что я настойчиво рекомендую вам прямой курс, — продолжал американец, — проиграете в расстоянии, выиграете во времени.
Я был смущен. Такой просвещенный штурман, почти капитан, оконфузился, как четвертый помощник.
Как только судно вышло из порта, я, с согласия капитана, проложил прямой курс, в душе благодарный американцу за добрый совет.
Погода ухудшилась сразу после нашего выхода из Гонолулу. Потихоньку запел ветер в вантах, увеличилась качка, стрелка барометра опустилась на четыре деления.
Сменившись с вахты в двадцать часов, я пошел спать. Улегся на койку, погасил свет, но непонятная тревога не давала мне уснуть. Я все прислушивался к скрипу судна — старик здорово скрипел, — к свисту ветра, к шуму океана… Но в конце концов задремал. Пробудился я от мощных ударов в борт и усилившейся качки. Взглянул на часы. Половина третьего. До начала моей вахты оставалось полтора часа. Иногда судно содрогалось всем корпусом, слышалось, как бешено крутился оголенный винт, пароход валило то на правый борт, то на левый. Я решил посмотреть, что делается на палубе. Попытался встать на коврик, но меня бросило в противоположный угол каюты. Кое-как, придерживаясь то за стол, то за переборку, мне удалось одеться.
Кормовую палубу тускло освещал электрический плафон. То, что я увидел, заставило меня поежиться от неприятного нового чувства. Наверное, это было чувство страха. Я увидел, как гигантская черная стена несется откуда-то сбоку из ревущей тьмы и с грохотом обрушивается на судно. Палуба, похожая на переполненное корыто, долго держала воду, пока корма не поднималась кверху и вода не стекала обратно.
На полуюте жила команда. Там была одна дверь, через нее люди могли выйти на палубу. Но как они переберутся в среднюю надстройку, когда надо покрыть расстояние в двадцать пять метров по беснующемуся океану?
Перебежав на подветренный борт, хватаясь за поручни, я кое-как добрался до мостика. В закрытой рубке, заклинившись между телеграфом и батареей парового отопления, с неизменной трубкой в зубах стоял капитан. Второй помощник двумя руками обнимал пиллерс, стараясь удержаться в вертикальном положении. Матрос вцепился в штурвал. Дверь в рубку захлопнулась со страшным грохотом. Я скользнул по палубе, и меня, как неумелого конькобежца, поднесло к диванчику.
— Кажется, здорово дает? Норд-вест? — бодряческим
Вопрос можно было не задавать. Я сам прекрасно видел, что «дает» здорово и дует норд-вест.
— Угу, — буркнул капитан, сплевывая прямо на палубу рубки. Раньше он этого никогда не делал.
— Барометр 730, — сказал второй помощник. Через переднее окно я пытался рассмотреть океан.
Ничего нельзя было увидеть, кроме каких-то белых полос, с ревом надвигающихся на судно. «Щорс» падал во тьму, волны с грохотом ударялись в надстройку, взмывая кверху пенными фонтанами. Вода стекала по окнам, на минуту открывалась чернота, потом снова бил фонтан и снова стекала вода…
По-настоящему страшное началось через двое суток. Стрелка барометра резко упала, к восьми часам утра океан неистовствовал. Я попадал в штормы и раньше, но подобного не видал. Огромные, высотою не менее десяти метров волны со страшными ревущими гребнями неслись на судно. Вот они обрушатся на «Щорс» и разобьют все вдребезги, а волны придавят его навечно. Но старик, обливаясь потоками рвущейся обратно в океан воды, вползал на зеленую гору, застывал на несколько секунд на вершине и смело бросался в пропасть, чтобы опять, собравшись с силенками, начать новое восхождение. К счастью, волны шли не прямо на судно, а под углом к курсу. Гребни только краем задевали пароход. Измерили силу ветра. Анемометр показал — девять баллов, порывами до одиннадцати. Ход снизился до трех-четырех миль в час. К вечеру под полуютом выбило иллюминаторы и погнуло стальную дверь. Вода проникла в помещения. Команда с трудом перебралась в среднюю надстройку. Спали в кают-компании и столовой. Всем хотелось держаться вместе. А океан все ревел, гремел, стрелял, как из сотен орудий. Пугал нас сильнейшими ударами в борт, каким-то дьявольским свистом ветра и внезапным креном. Положит судно градусов на тридцать и держит так несколько секунд. То ли оно встанет, то ли никогда больше не поднимется.
Океан мстил нам за недели спокойного плавания, за солнце, за неуважение к нему, за наши мысли: «Подумаешь, океан!»
Человек привыкает ко всему. Привыкли и мы к шторму. Правда, каждый час мы с надеждой смотрели на барометр, ждали прогнозов по радио, слушали ветер: не ослабевает ли. Все было неутешительным. Прогноз предсказывал сильные десятибалльные ветры, а стрелка и не думала подниматься. Но так или иначе «Щорс» шел вперед.
На пятнадцатые сутки плавания, когда нас уже окончательно измотали качка, грохот, волны, заливающие судно, — лопнул штуртрос. Пароход развернуло лагом к волне. Он беспомощно качался где-то у подножья зеленых гор. Это могло окончиться трагически. Требовался немедленный ремонт лопнувшей цепи. Идти на полуют должен старпом. С дрожью в голосе и в ногах, полувопросительно я сказал капитану:
— Так я пойду?
В рубке все звенело от ветра, но я услышал, как кэп, пыхнув трубкой, прохрипел:
— Давай иди. Если что, то я… — и махнул рукой.
Что он хотел этим сказать?! Раздумывать было некогда. На кормовой части спардека стояла вся палубная команда.
— Кто со мной? — спросил я.
Только сейчас до меня дошло, что именно старпом первым должен лезть на этот страшный полуют. И никто другой.
— Я пойду, — вызвался второй механик Коля Колесников.