Корделия
Шрифт:
— Хорошо, папа.
— Это уже пятое поколение Фергюсонов, с тех пор как Фергюсоны переселились в этот город. Но только второе, рожденное здесь. Как я рад, что он родился сейчас, когда я еще не слишком стар, чтобы руководить его воспитанием.
— Да, папа.
Мистер Фергюсон склонился над колыбелью и осторожно зашарил там. Наконец ему удалось надежно взять младенца и поднять над собой.
— Осторожно, сэр! — воскликнула няня Гримшо, делая шаг вперед.
Корделия обеспокоенно подняла голову.
— Я прекрасно умею обращаться с детишками, — заверил их мистер Фергюсон,
— Конечно, — ответил Брук. — Но сейчас еще рано об этом думать.
— Приступать к воспитанию ребенка никогда не рано. Заботиться о его окружении и нравственном руководстве.
— Когда привести отца? — спросила Корделию мать. — Дети, конечно, тоже ждут, не дождутся. Особенно Эсси — она сама в ожидании счастливого события. А тетя Дорис говорит…
Мистер Фергюсон положил конец ее излияниям.
— Крестины устроим двадцатого, в мой день рождения. Постойте… Двадцать первого епископ проводит конфирмацию…
Корделия лежала и думала: "Та женщина на Пасху спросила, не встречались ли мы раньше; потом я отказалась зайти в гостиницу в Нортендене; потом пришлось уволить горничную Веру — мне показалось, будто она догадывается… Все это я сделала для моего сына. Он законный, он в безопасности. Только это и имеет значение. Они ни о чем не догадываются. Никому из них не знакома страшная боль одиночества. Через какое-то время она утихает — не проходит совсем, но становится относительно терпимой; три, четыре, шесть месяцев — и к ней потихоньку привыкаешь. И вдруг — письмо…"
Она помнила его наизусть:
"Я на несколько месяцев еду за границу, — писал Стивен. — Посмотрим, как мне там понравится. Но мне было бы невыносимо уехать, оставив все как есть…
Я вышел из себя и наговорил тебе непростительные вещи. Понимаю твои чувства и надеюсь, что ты тоже попытаешься понять мои. Я едва не сошел с ума — хотел убить тебя!
…Иногда я начинаю сомневаться: действительно ли ты собиралась бежать со мной? Ну да ладно. Посмотрим. Через год я за тобой приеду. Думай обо мне хоть изредка и попытайся простить того, чья единственная вина состояла в слишком большой любви к тебе."
Она прилагала неимоверные усилия, чтобы ожесточиться, забыть его, думать о том, что еще счастливо отделалась… Однако между ними существовала некая психофизическая связь, которую ничто не могло уничтожить. Временами Корделия разрывалась между двумя взаимоисключающими чувствами. Она любила Стивена, но сомневалась в нем; в Бруке она не сомневалась, но и не любила. Конечно, это упрощенная схема, но она была близка к истине. Иногда ей приходило в голову, что не только Стивен обманул
Сегодня вечером, думая обо всем этом, она впервые почувствовала себя свободной от застарелой боли и спрашивала себя: надолго ли?
Но она отрешилась и от всего остального, стала равнодушной. Безразлично взирала на людей, осторожно ступавших по комнате. Они перешептывались в сумерках, обсуждая будущее ее только что рожденного сына. Ей было все равно. В настоящее время она еще слишком слаба и ощущает лишь пассивное удовлетворение от того, что выполнила свой долг. И завтра, и через неделю будет то же самое. Но в один прекрасный день к ней вернутся былые силы, пройдет это ощущение пустоты, потерянности, летаргического покоя, и тогда эти симпатичные или полусимпатичные люди — дедушки, бабушки, спорившие о том, чей у младенца нос и какое он получит образование, — с удивлением обнаружат, что есть еще один человек, с чьим мнением им придется считаться: не одержимый духом противоречия, но движимый могучим инстинктом самозащиты.
С кровати ей была видна надпись, выгравированная на камине. Хорошо, что мама не заметила. Брук вначале подумал, что она шутит, а убедившись в том, что надпись действительно существует, смутился так же, как и она сама. Его главной заботой было — что подумают слуги? Она не посмела признаться ему, что дала дяде Прайди сто фунтов. Ее бы сочли сумасшедшей.
— Мама, — Корделия дотронулась до руки матери, — ты знала мистера Слейни-Смита до того, как я вышла замуж за Брука?
Миссис Блейк подколола два локона; из небрежной прически тотчас выбились еще три.
— Да, дорогая. Почему ты спрашиваешь?
— Так, просто пришло в голову. Он заезжал справиться, как дела. Кажется, он всю жизнь был… всеобщим другом.
Миссис Блейк бросила быстрый взгляд на обоих мужчин — удостовериться, что они не слышали.
— Да, милочка, — зашептала она. — Ладно, скажу тебе, ты ведь сама стала матерью… Мы с Тедом были дружны еще до того, как я познакомилась с твоим отцом. Подростками мы питали друг к другу нежные чувства. Когда ему исполнился двадцать один год, прямо на празднике в его честь, он сделал мне предложение. За портьерой в кухне викария. Ты ведь знаешь — его отец был викарием церкви в Динсгейте.
— Нет, я не знала, что его отец…
— Тот самый человек, который снес шпиль церкви… ты тогда еще была девочкой… Я посчитала это кощунством; никто не знал причины столь странного поступка. У него было трое сыновей: Чарли (он утонул), Тед и Фрэнк — сейчас он работает на Бриджуотерском канале. Тед всегда питал ко мне слабость. Но давай поговорим в другой раз — я вижу, ты переутомилась. Полежи спокойно и ни о чем не думай.
Корделия выполнила первую часть материнской просьбы, но не могла не думать. Она вспомнила прошлый вторник, как дядя Прайди и мистер Слейни-Смит ссорились за столом в гостиной. Мистер Слейни-Смит показался ей сварливее обычного. Мистер Фергюсон еще не вернулся с фабрики. Первым начал мистер Слейни-Смит: