Коридор

Каледин Сергей Евгеньевич

– Зачем две?

– Так было нужно. Сначала царя сместили, а по­том– диктатура пролетариата. Не перебивай, а то я собьюсь с мысли… Ну, вот уже сбилась. О чем я гово­рила?

– Вас, студентов, после февральской революции…

– Да-да, нас посылали объяснить неграмотным лю­дям, что такое, например, демократия. Мне очень помог­ло, что я кончила гимназию и знала латынь. Я объясня­ла; демос – народ, крафт – сила. Советская власть. По­няла? Понял?

– Поняла, бабуль, понял, – уже на бегу крикнул Ромка.

– Чулки не забудь получить, квитанция у тебя

в нагрудном кармане.

Отмерной во дворе давно кончился, шла игра в до­мино. Вовки не было.

Подвальное окно Синяков лишь до пояса вылезало земли, но даже сквозь замызганную его половину было видно и слышно, что делается внутри.

Внутри Вовкина мать Татьяна Ивановна, душно ше­велясь от тяжелого жира, гоняла сына по комнате ши­роким офицерским ремнем Вовкиного отца, который, как клялся Вовка, погиб на фронте в сорок первом в Сталин­граде. Татьяна Ивановна работала сегодня во вторую смену и воспитывала сына перед работой на всякий слу­чай, на завтрашний учебный день, потому что завтра до вечера сына не увидит. Вовка метался по комнате с ре­вом, превосходящим количество ударов, приходящихся на него. Татьяна Ивановна медленно загоняла его в угол. На столе Ромка заметил раскрытый дневник, кото­рый Вовка неосмотрительно не спрятал перед отмер-ным. Вну страницы была красная надпись. Ромка знал, чго это за надпись, потому что в его дневнике бы­ла точно такая же: родителей срочно вызывали в школу. Значит, Татьяна Ивановна не впрок лупила сына, как де­лала это время от времени, а за дело. Ромка свой днев­ник пока «потерял»: мама в больнице, зачем ее волно­вать? А Вовка не догадался или не успел.

Чтобы не видеть расправы над другом, Ромка отлип от окна и побрел в дательство, где раньше работала^ тетя Оля, а теперь почему-то иногда брала работу на дом.

Дядя Юра сидел в персональной клетушке, отвоеван­ной у соседней редакции с помощью своего военного ра­нения, и размашисто черкал рукопись.

– Здрасьте, дядя Юр!

– Привет, – редактор ковырнул карандашом строч­ку и потянулся за сигаретами. Курить в клетушке ему разрешалось тоже.

– Дядя Юр, разок курнуть, а? Невзатяжку?

– Травись, – дядя Юра своих пальцев дал Ромке подымить. – Не обсопливь, деятель. Олька узнает – мне башку оторвет.

– Не узнает. – Ромка заглотнул невкусный дым и закашлялся.

– Ну вот, теперь умрешь – с меня спросят.

В дверь постучали.

Дядя Юра развел руками:

– Вот так. А Иди на третьем этаже стенгазету посмотри, поищи родных и блких… Проходите, пожа­луйста… Потом зайди.

Мимо Ромки прошел недовольный чем-то толстый человек в черном костюме, в тюбетейке, с красивым значком-флажком на лацкане пиджака. Кого-то «автор» Ромке очень напоминал.

Ромка спустился на третий этаж, где перед входом в зал висела стенгазета дательства. Ромка стал ее разглядывать. Стенгазета была веселая.

– Тетя Оля! – взвгнул он.

Действительно это была Ольга Александровна. Вер­нее, маленькое, вырезанное какой-то пожелтевшей молодой фотографии, ее лицо, остальное – тело, руки, ноги были подрисованы от руки красками. Тетю Олю на­рисовали в виде французской булочки за семь копеек. Она везла детскую коляску, в коляске вместо ребенка – толстая книга с нерусской фамилией автора на облож­ке. Обложке художник придал вид детского личика, в середину которого была воткнута пустышка.

– А кто это был у вас, со значком? – спросил Ром­ка дядю Юру через полчаса.

– Писатель, – раздраженно ответил дядя Юра. – Татарин один.

И тут Ромка вспомнил, кого ему напомнил толстый человек в тюбетейке. Брата Уляляма. Старьевщика. Он тоже всегда в тюбетейке и не снимает ее даже, когда в жару сидит в своей будке «Утильсырье».

– А разве татары писателями бывают?

– Еще как, – вздохнул дядя Юра. – Ты, ладно. Ты чего хотел, только быстро, ко мне еще один должен сей­час прийти. – Он взглянул на часы.

– Тоже татарин? Дядя Юра засмеялся:

– Роман, не тяни кота за эти самые. Чего хотел?

Быстро!

– Дядя Юра, а я не дурак?

Редактор задумчиво посмотрел на него.

– Как тебе сказать. Пока вроде нет, а там кто зна­ет. Как дело пойдет. Все проблемы? – Дядя Юра при­поднялся и поправил под собой разноцветную лоскут­ную подушечку, которую ему подарила на День Победы тетя Оля.

– А зачем вам подушка?

– Ты дурака не валяй. Чего надо? Ромка опустил голову:

– Мы с Вовкой Синяком Жукевичу нос защемили… Дядя Юра пожал плечами:

– Делов-то…

– И побили…

– Это уже нечто, а то – нос. Причина?

– Он Лену Шарову предал.

– Ясно, – сказал дядя Юра. – Итоги?

– С родителями вызывают, – пробурчал Ромка. – Вовку уже мать бьет.

– Почему не отец? – живо поинтересовался дядя Юра.

– У него отец на фронте погиб. Под Сталинградом.

В сорок первом.

– Ах, вот как! – дядя Юра улыбнулся. – Вовке-то сколько лет?

– Одиннадцать, он на второй год оставался.

– А на дворе у нас какой год сейчас?

– Шестидесятый, – Ромка пожал плечами, удивля­ясь дядя Юре, про которого тетя Оля всегда говорила, что «Юрка – гений».

Дядя Юра остался доволен Ромкиным ответом, он долго смеялся, по-женски тряся плечами.

– Сходите в школу вместо мамы.

Дядя Юра перестал смеяться:

– Не понял?

– Таня один раз уже ходила. Она в девятом кл-аеее, но Клара велела, чтоб родители. Мамы нет, она завтра родильного дома выписывается. У нее там ребеночек, девочка, Сорок один сантиметр, вес три сто.

– Вон оно что!.. – Дядя Юра взлохматил седые во­лосы. – Да, брат… А может, отец?

– Он приходил к бабушке, плачет весь…

– Тоже понятно, – кивнул дядя Юра и прикурил от зажигалки в форме маленького пистолетика.

– Дайте посмотреть, пожалуйста. Дядя Юра кинул ему пистолет.

– Да… Не мюзик-холл, прямо скажем… Кто вызы­вает?

– Клара. Дире

– Она отца-то твоего видела? Она же его знает на­верняка?

– Не, не знает. Точно не знает. Он один раз только приходил. Первого сентября. Он на вас похож: нос большой…