Корни небес
Шрифт:
— Исчезни, Бун, — приказывает капитан.
— Благословите меня, капитан, ибо я сказал правду, — усмехается солдат, удаляясь к рабочему столу, вокруг которого собрались все остальные участники экспедиции, за исключением капрала Росси. Маленький итальянец стоит у двери, так сосредоточенно глядя на жалюзи, как будто боится, что они могут в любой момент сбежать.
Дюран улыбается:
— Вам повезло, что вы уже умеете управляться с мотосанями. У нас нет времени на то, чтобы еще и давать вам уроки вождения.
— Главное, чтобы Бун больше не давал мне уроков полового воспитания. Признаюсь, он мне очень надоедает.
Дюран отряхивает рукой перепачканную сажей шершавую перчатку. Снег может даже показаться белым,
— Не судите Буна чересчур строго, святой отец. У каждого из нас есть своя история. И история Буна ужасна. Во время ЖАН… Великой Скорби, Судного Дня, или как вам там нравится его называть… в тот день Карл потерял всю семью. Жену, двух дочерей. Он работал в Остии, на археологических раскопках на территории порта…
— Этот хам трудился на раскопках?!
— И при том вовсе не как чернорабочий. Карл Бун был уважаемым специалистом по греческой эпиграфике. Одним из самых крупных талантов в этой области.
— Остия — римский город, а не греческий.
Дюран отрицательно мотает головой:
— Бун говорил мне, что на самом деле Рим населяло множество разных народов, каждый из которых говорил на своем наречии. Единственным общим языком был греческий.
Я смотрю на солдата, смеющегося и перешучивающегося со своими боевыми товарищами, порой весьма грубо: удары под зад, жуткие гримасы… Трудно представить его археологом.
— Бун рассказал мне, что в одном подземелье остийских руин, в здании, которое в течение какого-то времени, по-видимому, служило тюрьмой, было найдено множество греческих надписей, вырезанных на стенах, вероятно, заостренным осколком глиняной посуды. Их никто не замечал, пока один фотограф, которому нужно было сделать иллюстрации к историческому путеводителю по Остии, не использовал яркое освещение. Оно и выявило надписи на стенах камеры, которые затем были прояснены химической обработкой.
— Какие надписи?
— Бун сказал мне только, что они были ужасны. Что прочтя их, он почувствовал желание бежать со всех ног, неважно, куда. Бежать и все забыть. Когда он выходил из крытой траншеи раскопа, земля начала трястись и подскакивать. Один, два, три раза, по мере того, как снаряды поражали столицу. Бун упал, и потолок раскопа обрушился, похоронив его под собой. По счастью, он не потерял сознание и сумел выбраться из-под покрывшей его кучи земли и туфа…
Когда доктор Карл Бун вышел из раскопа, он увидел, что небо почернело и покрылось красными, как кровь, пятнами. На востоке загорелся яркий свет, за которым последовал чудовищный грохот и порыв ветра, похожий на дыхание дракона. Так это описывает он. Он оставался в том подземелье три дня, потому что понял, что произошло. Мобильный не работал, как и спутниковый телефон ответственного за раскопки, который никак не мог взять в толк, что же произошло. Хоть Бун и пытался втолковать ему, сама мысль о ядерной войне была так страшна, что большая часть людей отказывалась даже думать об этом. Они изобретали тысячи разнообразных объяснений, любой ценой стараясь избежать необходимости взглянуть правде в глаза. Бун спасся так: в то время, как остальные решили попытать счастья и выйти из старой Остии, чтобы попробовать добраться до центра Рима в тщетной надежде, что в городе больше вероятность спастись, он остался, замкнувшись в своей боли и страхе. Остальные ушли, оставив ему немного провизии, до которой Карл так и не дотронулся. Он вернулся вглубь раскопа, свернулся клубком и проспал целых три дня, пока на поверхности полыхали сосновые рощи и едкий жирный дым покрывал землю, отравляя все вокруг. Когда он проснулся, то первым делом пошел к стене и переписал одну за другой надписи, выцарапанные на известке. Не имея другого материала
Мы нашли его с окровавленными ногами, с телом, покрытым тонкими шрамами в форме греческих букв… Мы приняли его в наш отряд. Так Бун из археолога превратился в солдата. Не стоит недооценивать его, святой отец. Он хороший боец и преданный товарищ. И мозги у него — высший класс. Все остальное лишь поза, притворство. Способ примириться с реальностью. Не верьте первым впечатлениям.
— Я не могу представить себе его археологом, — решаюсь я наконец высказать начистоту.
Дюран медленно качает головой:
— А что, священнослужителем можете? Карл Бун был священником. Как вы. Иногда вещи — совсем не то, чем кажутся. Это ведь и в вашем Евангелии написано, нет? Мы видим как бы сквозь тусклое стекло…
— Я думал, что это и ваше Евангелие. Так что же там было написано, на этой стене? Что написано на теле Буна?
Капитан не отвечает. Он смотрит на меня с улыбкой.
— Имейте веру в Бога. Но и дозиметр время от времени проверять не забывайте.
Потом, продолжая улыбаться, он поворачивается ко мне спиной и идет к мотосаням.
Солдаты возвращаются с балкона с ящиками инструментов и пластиковыми канистрами, полными зеленой жидкости с отвратительным запахом. Они открывают баки мотосаней и наполняют их под завязку. По одним мотосаням на каждых двух человек. Один ведет, другой держит оружие и всегда готов к бою. Рыцарь и оруженосец.
К саням Дюрана приделывают небольшой буксир, на котором его люди закрепляют компактный, но тяжелый на вид металлический ящик. На одной стороне ящика что-то написано. Сквозь дыру в покрывающем его зеленом пластике я вижу часть надписи. Цифры, аббревиатуры. Должно быть, они нашли его здесь, потому что никто не мог нести его всю дорогу от Нового Ватикана.
Удар по спине чуть не сбивает меня с ног. Я резко оборачиваюсь, хватаюсь за нож.
Слишком резко — Егор Битка отшатывается назад.
— Эй, святой отец, я всего лишь ваш номер два…
— Прости, я не хотел тебя напугать.
— Я не испугался. Куда бы мне положить вот это?
Он показывает мне огромную сумку.
— Это моя рация, — поясняет он. — На самом деле, мертвый груз, учитывая, что даже отсюда мы не можем установить контакт с базой.
— Так почему же ты таскаешь ее с собой?
— Потому что, если я ее потеряю или если она сломается, Дюран пристрелит меня.
— Ясно. Думаю, ты можешь повесить ее туда, — говорю я ему, показывая на боковой крючок, который кажется мне достаточно крепким.
— Мне нужно, чтобы руки были свободны, понимаете? Конечно, эти штуки ездят быстро, но снаружи есть существа, передвигающиеся шустрее, чем мотосани…
— То есть, вы используете их не первый раз?
— Нет.
— Они выглядят, как новые.
— Потому что это не те, что мы использовали. Те снаружи, совсем развалюхи. Мы используем новые в каждой миссии.