Корни небес
Шрифт:
Он выпрямляется.
— То, что ты видишь, было когда-то гордым городом под названием Москва. Ступени, на которых ты стоишь, — это ступени старой государственной библиотеки. Я мог бы показать тебе Вашингтон, но ты бы не узнал его. И показывать тебе это было бы жестоко…
При слове «это» буколический пейзаж перед моими глазами изменяется. На деревья и на озеро как будто накладывается прозрачный лист, на котором изображен город моих времен, живой и наполненный дорожным движением. Скалы в действительности оказываются зданиями, еще не тронутыми.
Потом в высоте появляется свет.
А потом на все опускается темнота. И тишина, прерываемая только отдаленным треском пожаров.
А потом на все проливается черный дождь: тяжелые, как пули, капли воды, смешанной с пеплом.
А потом, после огня, пытка морозом. Спустившийся холод на тысячелетия сковывает пепел и расплавившийся камень домов. Скелеты автомобилей ржавеют и разрушаются, пока не превращаются в пятна ржавчины.
Мое сердце сжимается.
Мир на моих глазах превратился в ледяную могилу.
Солнце встает и заходит бесконечное число раз, невидимое за шапкой серых облаков.
День и ночь, день и ночь.
Тысячи раз.
Миллионы.
А потом однажды утром луч солнца просачивается сквозь облака.
И еще один, ярче и сильнее.
В разрыве облаков появляется голубой прямоугольник.
Мне в голову приходят слова самого дорого мне псалма, того же, который я читал для девушки в красном платье:
«Ибо пред очами Твоими тысяча лет, как день вчерашний, когда он прошел, и как стража в ночи». [66]
Мальчик с мандалой на груди, как бы в ответ на мои мысли, произносит первые строки того же псалма:
«Господи! Ты нам прибежище в род и род.
Прежде нежели родились горы, и Ты образовал землю и вселенную, и от века и до века Ты — Бог.
Ты возвращаешь человека в тление и говоришь: „возвратитесь, сыны человеческие!“»
66
Пс. 89.
Перед моими изумленными глазами между камней и руин начинают медленно пробиваться застенчивые ниточки травы. Оставшаяся от обвалившейся станции метрополитена воронка заполняется хрустальной водой, образуя маленькое озерце, которое медленно, век за веком, увеличивается, в то время как руины дворцов превращаются в серые скалы, которые затем тоже покрываются травой.
И приходит день, когда земля шевелится и создание, похожее на человека, но вовсе не человек, показывается на свет, протягивая руки к солнцу, нежась в его тепле.
Мальчик показывает на него. Потом смотрит на меня, и из его рта звучит могучий голос — не его, а похожий на хор множества разных голосов:
«Во все дни наши возвеселились: за дни, в которые Ты смирил нас, за годы, в которые мы видели злое.
И воззри на рабов Твоих и на дела Твои, и укажи путь сынам их». [67]
Я
— Что ты хочешь сказать мне? Что ты пытаешься сказать мне?
67
То же.
Я почти выкрикиваю эти слова.
— Я хотел показать тебе, что у нашего вида есть завтра.
— У твоего или у моего?
Юноша покачивает головой:
— Ты еще не понял? Я — то же, что и ты.
Потом он поднимает голову. Принюхивается к ветру, как зверь. Его глаза снова становятся белыми — белыми глазами на чуждом лице.
— Теперь ты должен идти.
— Идти куда?! — кричу я.
— Пришел Человек Боли.
Лицо мальчика искажает гримаса.
И зелень, и голубизна, и тепло солнца исчезают, как будто мир опустел. Неизбежные красный цвет и холод возвращаются. Жестокий удар по ребрам перебивает мое дыхание.
— ВСТАВАЙ, ГРЕШНИК! НАСТАЛ СУДНЫЙ ДЕНЬ!
23
В ЛАПАХ МАНДЖАФОКО [68]
Лицо человека, который склонился надо мной, красное от гнева. Усы — как неухоженные кустарники, слюнявый рот. Он похож на Полифема или на Манджафоко, страшного кукольника из сказки о Пиноккио.
Еще один удар, сильнее, чем предыдущий. На этот раз в живот.
Он вызывает у меня приступ тошноты.
68
С ит. «Глотатель огня» — персонаж книги К. Коллоди «Пиноккио», в «Приключениях Буратино» А. Толстого превратившийся в Карабаса-Барабаса.
— Поднимайся, я тебе говорю! — рычит страшилище на ломаном итальянском.
— Слушай, козёл, как он может встать? Ты что, не видишь, что он связан?
Злая улыбка бородатого гиганта замирает, от удивления он открывает рот.
— КТО ЭТО СКАЗАЛ? КТО ОСМЕЛИЛСЯ СКАЗАТЬ ЭТО?
Никто не отвечает.
Гигант поворачивает меня на бок ногой, потом делает то же самое с герцогом, который по-прежнему лежит с закрытыми глазами, как будто хочет убедить самого себя в том, что ничего не изменилось, и если он откроет глаза, то снова окажется в своих неприлично роскошных и теплых по нынешним временам комнатах дворца в Урбино.
Это сказал Гвидо Греппи. Я вижу, как он с вызовом смотрит на приближающегося к нему орка.
Странно, что именно он возмутился. По сравнению с другими швейцарскими гвардейцами мне он казался довольно робким. Из тех, для кого служба в армии — это работа, а не геройство.
Бородатый человек одет в черную спецовку из плотного материала, со странными утолщениями, которые кажутся сначала какими-то набивками. Но на самом деле это мускулы. Я понимаю это, глядя на то, как он наклоняется, сгребает Греппи в охапку и размеренным движением швыряет его так, что тот ударяется о металлическую стену. Звук удара ужасен: грохот, треск ломающихся костей.