Король моих мыслей
Шрифт:
«Я тебя не напугал?» – Александр обернулся ко мне.
«Я боюсь того, что могу невольно стать причиной твоей ярости. Что из-за меня может кто-то пострадать», – честно ответила я. Всё равно я для него, что открытая книга. И в тот момент я боялась не силы Александра, не его порыва, а того, что он так рьяно бросился на мою защиту. Обратив на кого-то внимание, я невольно могла направить ярость Его Величества на этого человека. Если бы я не растерялась из-за вида шута, на его разговоры я могла бы отшутиться, как это не раз делала, и в иной ситуации никто бы не пострадал.
«Я постараюсь быть более сдержан. Просто слишком хорошо знаю этого человека…
«Всё хорошо. Думаю, сегодня мне лучше уехать».
«Как пожелаешь. Карета будет готова через пятнадцать минут».
В дверь постучали и, не дожидаясь ответа, вошла леди Валерия, Ляля. Окинула помещение быстрым взглядом, сделала выводы.
– Леди, вы не желаете осмотреть гостевую комнату на первом этаже? Там на стенах висят полотна кисти известных художников, и есть чудесный рояль. Можете приходить туда в любое время, просто скажите, что вы от леди Ляли, и слуги вас туда проводят. А может, желаете прогуляться по портретной галерее?
Присев на прощание в реверансе, я вышла вслед за Лялей. Шут так и лежал на полу, и, когда я проходила мимо него к двери, смотрел в пол.
Король
Я наслаждался обществом своей птички. Она, как чудесный сон, как сказочное видение, хрупкая и воздушная, занималась вышиванием в уголке моего кабинета. Одно её присутствие несказанно меня радовало, а возможность слушать её мысли и беседовать будоражила и пьянила не хуже крепкого вина.
Хлопнула дверь. Уже зная, кто мог бы так бесцеремонно ко мне ворваться, я всё же поднял глаза от прошения о помиловании. Юристы дали свои комментарии по этому делу, на трёх листах, и мне предстояло вынести решение в последней инстанции.
Уж лучше бы ещё пять дел о преступниках, чем он. Чёрный Шут, а попросту Тимофей. Он лучший помощник в ситуациях, когда нужно кого-либо скомпрометировать. Он же придворный охальник, охочий до юбок всех возрастов и любого положения. То, что малышка может услышать в его мыслях, ей не понравится. И о том, как на моё совершеннолетие Тимофей уговорил меня посетить публичный дом, и о его нынешних похождениях. Не стоит ей пока этого слышать. Шут моё недовольство его появлением проигнорировал. Так, очередную открывшую на меня брачную охоту леди он обезвредил в своей обычной манере и, вероятно, явился для получения оговоренной премии за подобную помощь. Хорошо, что душа моя, похоже, пропустила его слова мимо ушей, удивлённая видом шута. Не хотелось бы, чтобы она расстраивалась или переживала о чём-то.
Пока я искал повод и слова, чтобы выставить Тимофея, тот, к моему ужасу, заметил тихонько сидящую на диванчике мою птичку и повернулся к ней. В его мыслях тут же мелькнуло желание попробовать её поцелуй на вкус и полюбоваться на стройные ножки без вороха юбок. На глаза упала красная пелена.
Грохот и испуганный вздох моей малышки. Тимофей с растерянным видом раскинулся на полу, мысленно интересуясь, какая бешеная блоха меня укусила, но, к счастью, не пытается встать. Если бы он хоть пошевелился – я не смог бы сдержать ярость. Вдох. Медленный выдох. Я не могу его убить за одни только мысли. За моей спиной моя птичка, она не простит, если на её глазах я кого-нибудь покалечу. Тимофей замер, увидев что-то в моих глазах. Пожалуй, стоит сказать, за что он пострадал.
– Хоть жестом, хоть словом, хоть взглядом, хоть отголоском мысли ты позволишь себе хоть что-то в отношении этой леди, и я не стану сдерживаться.
Кажется, он поверил. Очень надеюсь, что
А душа моя? Я её сильно напугал? Ох, боги! Она, добрейшее создание, боится не моих порывов, а того, что из-за неё мой гнев может быть направлен на невинных, в её понятии, людей. Я задохнулся от нежности. Обнять бы её, прижать к себе и не отпускать, беречь от любых невзгод, но нельзя. Золотая клетка, равно как и проявление слабости перед помощниками и Тимофеем, не лучший выход. Сейчас я должен её отпустить.
Леди Валерия, Ляля, появилась как нельзя вовремя. Бросила на меня вопросительный взгляд и, когда я незаметно кивнул ей в ответ, увела мою малышку. Хорошо. Теперь шут.
Я медленно вернулся за стол, положил руки перед собой, тяжело посмотрел на Тимофея.
– Можешь встать. Медленно, без лишних движений.
Он, кряхтя и демонстративно потирая ушибленные места, поднялся. М-да, хорошо я его приложил, придётся ему всё же показаться лекарям. За что же боги наказали меня такой силой! Самое страшное, что я могу ненароком покалечить друзей или близких мне людей.
– Тимофей, ты понимаешь, за что пострадал? – глухо спросил я. Он медлил с ответом, оглядывая опустевшую комнату. Помощники незаметно вышли, стражи изображали статуи у дверей.
– Тимофей!
– Вероятно, ты присмотрел себе кралю, но почему-то забыл поставить об этом в известность окружающих, за что мы теперь и страдаем? – поднял бровь шут.
– Она моя половинка, Тимофей. Истинная Половина Души.
Шут уставился на меня во все глаза. Сообразив, что я не шучу, выругался так, что даже у стражей покраснели уши, и принялся с поклонами и реверансами поздравлять меня.
– Тимофей! Прекрати паясничать. Я прошу тебя лишь об одном – держись подальше от моей малышки. И ещё. Если с ней что-нибудь случится, я сойду с ума.
– Вот только берсерка в коридорах замка нам и не хватало, – разом растеряв весёлость, буркнул шут.
– Ты прав. Потому о ней никто ничего не должен знать как можно дольше.
– Понял, – отозвался Тимофей. – Так что, в Дом Красных Юбок тебя больше не звать? – ухмыльнулся шут.
– Верно понимаешь. Она уже слышит окружающих, и я не хочу её расстраивать. Её наивное доверие для меня важнее мимолётных страстей.
– Ох ты ж ё! – высказался Тимофей. Я хмыкнул и позвал помощников, пусть соберут бумаги и позовут слуг, убрать остатки стола. А мне нужно придумать, как утешить и порадовать мою малышку.
Лира
На следующий день Артемий, заступив на дежурство, передал мне от Александра коробку конфет, чудесную заколку с драгоценными камнями и письмо, полное нежности. Я смущалась, краснела и боялась, что стук моего сердца слышен даже на первом этаже, так меня взволновало это послание. Он писал, что у него нет никого дороже, что больше всего на свете боится потерять меня, что готов ради меня на что угодно, даже отречься от престола, лишь бы я смотрела на него с улыбкой и нежностью. Писал, что сам боится своих чувств, как бы ему ни тяжело было в этом признаваться. Просил относиться к нему снисходительно, поправлять его, когда он переходит границы. Писал, что не сможет жить, если я от него отвернусь, если со мной что-нибудь случится. Что страдает каждый миг, проведённый вдали от меня, и просит не лишать его возможности хоть раз в неделю видеть меня, говорить со мной. Писал, что я нежная и хрупкая, что ради одного моего взгляда он готов на всё.