Король утопленников. Прозаические тексты Алексея Цветкова, расставленные по размеру

Цветков Алексей Вячеславович

Долгое время ваших родителей учили, что религия рождается в человеке от слабости и невозможности изменить погоду, власть, свою жизнь, окружающих, прошлое, будущее. Но это не значит, что Создателя нет, а как раз наоборот, означает, что есть кто-то, запустивший игру, и твоя роль в ней очень ограничена. Абсолютное начало. Вся история людей, и история религий в том числе, есть попытка достать до Бога, то есть выйти за пределы отведенного нам места. Это стремление и отличает человека от прочих живых существ. Наша уникальность состоит в том, что мы первое: знаем, что мы не боги. И второе: не согласны с этим мириться. Такими живыми парадоксами нас задумал Создатель. Для чего? Для осуществления важнейшей миссии, которая поручена человеку. Эта миссия сформулирована

во всех эзотерических учениях и она проста — полная отмена реальности. Человек может и должен стать равным Создателю только однажды, если превратит в ничто все его творения и самого себя, вернет ситуацию к тому моменту, когда ничего нигде не существовало. Бог создал нас, как инструмент для этой уникальной работы. Ради этого мы перестали быть пещерными дикарями и начали цивилизацию-культуру-технологию. Поэтому всякий верующий человек — это несогласный со своей слабостью и ее следствиями. И поэтому мы верим в прогресс. Прогресс — это единственный способ создать в будущем машину по упразднению всего. Мы не можем себе ее представить, ибо она появится не завтра. Все современные технологии, оружие, это просто китайские воздушные змеи, а нужен настоящий аэроплан. Машина отмены не может быть оружием — упразднение всего не устроит ни одну армию — а значит, машина появится в мире, где будет решен вопрос войн. Поэтому нам близки антивоенные настроения. Машина отмены не может быть востребована рынком — упразднение всего не устроит ни одну из корпораций — поэтому машина возникнет только после исчезновения рыночного строя в новом и более совершенном обществе. Прогресс не бесконечен — бесконечен только Создатель — и у прогресса есть вполне конкретная цель — доразвить общество до технологии устранения всякой реальности и выполнить эту уборку. Шахид, взрывающий себя на автобусной остановке или входящий в офисный небоскреб на самолете, вообще любой религиозный самоубийца, включая Христа, добровольно взошедшего на крест, это просто напоминание о нашей миссии, афиша того, что должно быть и будет сделано. Создатель дважды оказывается в одиночестве — до сотворения реальности и после ее исчезновения. Человек это мост между этими двумя одиночествами Создателя. Религия это знание человека о том, что он — мост. Собственно, «релихио» и означает «связь». Пока мы находимся на очень робкой стадии признания того, что цифровой бит благороднее грубого атома и живой клетки. Общество должно стать настолько совершенным, чтобы отказаться и от себя и от мира. Наша любовь к другому человеку это преклонение перед существом, потенциально способным выключить этот мир и вернуть Создателю его одиночество. Любовь к человеку, и абстрактная, и эротическая, это всегда любовь к самому интересному инструменту Бога. Нам нужно общество всеобщей любви и творчества. Только так можно убрать все.

 

После ток-шоу в баре политический мальчик, уже изрядно нетрезвый, объясняется с ведущей.

— О какой революции может идти речь? — пожимает она плечами. — После пост- и просто структурализма, постмодернизма, политкорректности, ситуационизма, новых левых и новых правых?

У нас высоколобое шоу, все эти люди у нас не раз были в эфире...

— После всей этой перхоти, когда от большого ума, смешанного с подлостью, микроскопически лопается кожа под волосами и крошится мертвым снегом в воздух, — политический мальчик сжимает руками ни в чем не виноватую кружку. — О какой? Да о той же самой.

— Которая была в девятьсот семнадцатом?

— И в одна тысяча восемьсот семидесятом в Париже, по всей Европе в восемьсот сорок восьмом, или на Кубе, или в Китае.

И происходит сейчас в отдельно взятых кварталах и душах Латинской Америки, например. Вот об этой. О Палестине, где народ берет власть.

— Хамас — это фундаменталисты.

— Хамас — это народное освободительное движение, говорящее на языке ислама просто потому, что другого языка там никогда не было. Революция одна и та же всегда, сколько бы она не переодевалась, не перепевалась, не перебормотывалась. Бывает только одна революция только с одной программой.

— Я догадалась: отнять собственность и захватить власть.

— Отменить собственность и власть. Все остальное — черты эпохи, компромиссы, узор на знамени и мало касательства имеет к революции как таковой. У всех революций одна программа: пусть все всё отдадут и пусть никто больше не командует.

— Потлач и оргия. У индейцев так выглядел праздник, вроде нового года, помнишь, нам на культурологии рассказывали? Вряд ли ты помнишь, тебя в институте было не найти, пропадал на митингах.

— Зато я говорил тогда тоже самое: не питать власть, в крайних случаях бастовать, имитируя бездарность, не мотивировать поступки прибылью, объединяться со всеми, кто с этим согласен. Чтобы понять необходимость отмены, нужно побултыхаться в мутном говне собственности своей и чужой не один год. Не один год нужно побиться башкой о железную дверку власти.

— Странно знаешь что? Бултыхаются такие, как я, а понимают все правильно почему-то именно такие, как ты, которые от власти на космическом расстоянии, а с собственностью тоже не особенно повезло...

Рассерженный мальчик сжимает кружку так, что она переворачивается на стол. Убрать пивное море прибегает официант. Гибкий и быстрый. Политический мальчик ошалело смотрит на круглую губку в его руках и вдруг выхватывает ее, поднимает над головой ведущей и сжимает. Их окатывает холодный алкогольный дождь. Все возмущенно оборачиваются.

— Вот что такое революция! — кричит мальчик.

К нему идет пара недовольных охранников, чтобы вывести по возможности тихо, не распугивая других гостей и работников канала. Бармен делает погромче Элтона Джона.

— Я поняла, — сама себе в зеркало зло говорит мокрая ведущая. Она умчалась в туалет, как только начался дождь, и приводит там в норму волосы. — Революция это дебош в чужом кафе с вылетанием на улицу. Он злится, потому что проиграл сегодня в шоу.

— Знаешь про чувака? — электронно спрашивал Шрайбикус своих знакомых. — Его парализовало, когда он сел на королевское место в Кельнском соборе. Охрана бежит, а он сидит там вместо короля и плачет с отнявшимися ногами. Так и не встал, вынимали-уносили. В больнице ходит под себя. Не дает интервью. Сказать, как его зовут? Хочешь знать его адрес? 4

— Что такое город? — спрашивает голос, чтобы тут же ответить: — Город, в который вы вышли, это нацеленный на вас пылесос, у него одна задача — высосать из вас, пока вы не спрятались, как можно больше денег. А потому включайте эту запись, пока куда-нибудь доберетесь, и деньго- сос не коснется вас.

Шрайбикус так и делает. Ему нравится, что учение распространяется в Сети бесплатно, хотя он бы за него заплатил. Шрай идет улицей. В кармане у него спрятан удобный плеер и в ушах звучит учение. Оно помогает здесь ходить.

У него есть скачанное видео, там Учитель трогает лоб нового адепта и говорит ему главную мантру Учения: — «Ебанись и проснись!»

На этом посвящение окончено. Шрайбикус, также подставив лоб, нечто пережил. Как он сам говорит: «Эти пальцы нажали кнопку Enter у меня между глаз, включили свет, то есть выключили мрак».

В городе живет толпа, которую вам предстоит покинуть. Из кого состоит толпа? — слушает Шрайбикус, скользя на эскалаторе в метро. — Из чудовищ, которым удается ежедневно держать себя в руках. Случается, у одного из чудовищ эти руки разжимаются и он становится опасен для остальных. Именно о таких случаях мы сегодня и побеседуем. Задача состоит не в разжимании своих и чужих рук, но в выходе из толпы.

 

Шрай устал удивляться, как часто записанный голос совпадает именно с тем, на что он смотрит сейчас. Ноги несут его мимо магазина военной одежды, напротив пост ГАИ, а наушники говорят:

Что такое армия? Армия и полиция? Это компания суицидально ориентированных латентных гомосексуалистов. Причем их суицидальность происходит именно от их латентности, невозможность открыто выразиться превращает желание в черный мужской героизм.