Король утопленников. Прозаические тексты Алексея Цветкова, расставленные по размеру
Шрифт:
Что важно никогда не забывать?
Вы правы, а они — нет. Вы проиграете, они выиграют. Выбор прост: выиграть с неправыми или проиграть с теми, кто прав. Мир всегда выигрывает, но человек всегда побеждает. Окончательная победа человека это отмена мира.
Глеб в гостях у обезьян. К ним по ступенькам, с которых не смываются следы крупных пяток и маленьких растопыренных ручек. Благодаря рекомендациям Шрая он принят за их зеленым столом с геометрически расставленными свечами. Приветливо, но недоверчиво на него смотрят донна Шимми, Кинг-Конг, Хануман, Абу и другие, менее известные Глебу приматы из человечьих фильмов. Пришедшему к ним человеку интересно: у каждого своя маска, которую приносят из дома и не меняют, это вроде амплуа, связано с характером,
— Явившийся к нам просит его выслушать, — говорит точно не видно кто из них в полутьме, — сегодня у нас есть время.
— Я предлагаю... — начал Глеб.
Он старался пересказывать так, как было у него в файле, не глядя в распечатанный листок, где было написано:
Переозвучка моднейших фильмов, сериалов, наших и не наших. Герои будут разоблачать сами себя. Герой-спецназовец открывает рот и хвастает друзьям на шашлыках, как расстрелял на Кавказе большую семью с детьми. Есенин признается в своем гомосексуализме и расшифровывает свои стихи через эту страсть. Бэтмен объясняет журналистке, что защищает интересы традиционной бело-протестантской элиты, создавшей Запад. Атакующие марсиане оглашают системе приговор согласно нормам шариата. Персонажи рекламы признаются, что рекламируют саму необходимость бессмысленного отдыха от бессмысленной занятости. Модные попы доказывают, что оплата труда легко заменяется постом и молитвой, а любые права человека есть на самом деле права Диавола, исключая, конечно, права самих попов на торговлю, собственность и пропаганду. Шерлок Холмс рассуждает о преимуществах британского империализма, сравнивая пепел сгоревшего индийского дома с сажей в своем камине. В «Птицах» Хичкока все говорят о Карибском кризисе. Бивис и Батхед мотивируют свое поведение, ссылаясь на франкфуртскую школу. Диктор перечисляет, какие способы искажения событий и снижения восприятия используются в его новостях для нужного предвыборного эффекта. Ожившая жевательная резинка избавляет челюсти от нелегальных эмигрантов.
— Вы хотите дать новый звук целым фильмам, от начала до конца, целым выпускам новостей? — женским голосом спросила Абу, поправляя феску.
— Зачем подчиняться их сценариям? Мы будем делать сборники: пять-семь всем известных мест из самого заебавшего кино, тоже самое с новостями. Вывешивать в сети, распространять на дисках...
— Не боитесь, что появятся конкуренты?
— Напротив, я к этому и стремлюсь. Тут все должны решать талант и актуальность.
Последние два слова заметно не понравились обезьянам.
От «таланта» и «актуальности» они зачесались и зачавкали.
— Техническая база? — уточнил Конг.
— Все есть у нас со Шраем. Два раза в неделю целая ночь за режиссерским пультом.
— Кто выбирает материал и пишет текст?
— Все желающие приматы через рассылку. Каждый шлет свой вариант и в конце голосование по каждой сцене.
— Бригадный метод?
— Ну не индивидуальное же, блядь, вдохновение? — Глеб начинал материться, если нервничал и чувствовал, что его отказываются понимать, — первые выпуски назовем «своевидение» или «обезьяновидение». Я очень рассчитываю на ваше участие. Перечисленные темы, они примерные, мы их вместе со Шраем набросали и еще один человек участвовал. Глеб не решился назвать по имени политического мальчика, чтобы их не спугнуть. Ему казалось теперь, спугнуть приматов может все.
У него в бумажке дальше было вот как:
Представьте, в первом выпуске Фандорин говорит: «Я выгляжу так-то, чтобы вызвать у зрителя такие-то чувства и воспоминания и создать такую-то ассоциацию». Другие персоны сериала беспокоятся: — А вы не задумывались, кто нас всех придумал? Сыщик знает ответ: — Как кто? Бэ Акунин! — А кто он? Дальше идет характеристика Акунина, как выразителя миропонимания советских фарцовщиков с их православной задумчивостью, Машей у самовара и холопской любовью к букве «ять». Перечисление целей писателя как рекламиста неоконсерватиного курса. — Но нас ведь и по телевизору показывают? — А вот это уже немного для другого... Эраст объясняет про медиавирусы. — Не лучше ли нам с вами в таком случае вообще не существовать? — отчаиваются плохие и хорошие герои фильма. — Не существовать просто и мы раньше уже это делали, я предлагаю нечто иное, существовать иначе! — не унимается Фандорин. — Отныне мы станем произносить другой текст и исследуем сами себя, а заодно и наших создателей-продавателей-заказчиков. Быть в формате своевидения! Из кукол власти мы превратимся в экспериментирующих обезьян! Слово берет бомбист из того же сериала: — В этом фильме меня сделали евреем по двум причинам. Чтобы доказать, что у бомбиста нет никаких мотивов, кроме давней обиды на русских людей. И во-вторых потому, что евреи в современной России снова не в моде, власть использует дела олигархов с местечковыми фамилиями, чтобы превратить собственную несправедливость в национальную проблему. В сцене погромов толпа кричит лозунги современных кремлевских партий.
— Смешной перевод Гоблина уже существует, — напомнил Хануман, когда Глеб закончил.
— КВН уже это делает, да и другие вечерние шоу... — добавил Конг.
Больше они ничего не сказали. Глеб почувствовал вдруг, что окружен настоящими животными, только добровольными, а не по рождению. Они не поняли разницы между телевизионным юмором и его критическим проектом. Или разницы не было? Захотелось каждому дать по банану. Издевательски ласково. Глеб помнил эту черту многих животных и людей, если ты вкусно покормил их, то сразу стал ближе, какие бы бездны вас не разделяли. Есть ли среди них Шрай? — вглядывался Глеб. Одна за другой, обезьяны снимали маски в знак того, что разговор окончен. Так вот кто это! — удивлялся Глеб. Многих он знал. Зачем временно прятаться от гостя, если в конце не остается никаких тайн? Обряд, впрочем, не должен иметь смысла, он просто отделяет своих от чужих, как запах. Зеркальные стены в комнате показывали тысячу и одного примата, аккуратно снимающих свои морды. Так выглядит эволюция в быстрой перемотке, — подумал Глеб.
В соседней комнате, где все были без масок и потому не считались больше обезьянами, Глебу протянули бумажку с едущей на самокате мартышкой. Он послушно прилепил ее во рту. Сочинялись стройные вирши сами собой. Стало ясно вдруг, как сказать стихами любое. Это выглядело, как пустой кроссворд, идеальный орнамент из белых клеток, куда любые слова умещались без труда и насилия, и вот они уже не стихи, а песня. Песня уютная и боевая, и нечему тут удивляться. Глеб удобно разлегся в этой песне, как будто она кушетка, летящая, правда, со сверхзвуковой скоростью, но в этом и уют. Противоположный человек, имя которого испарилось, объяснял, что все дело как раз таки в именах и растолковывал, как пройти дорогу от Чарли Чаплина к Чарли Мэнсону. И мартышкина песня Глеба сделалась расписанием всех промежуточных станций между этими двумя Чарли.
Когда Глеб решил, что ему пора, то встал, и, разыскивая свою обувь в прихожей, — долгое занятие, если забыл, как она выглядит — услышал вот какой отрезок разговора:
— И тут он достал член, все увидели в зале, как у него стоит, и начал членом играть на электрогитаре.
— Лихо!
— Но только это был его самый провальный концерт.
— Почему?
— Все сразу догадались, что членом так здорово играть на гитаре нельзя, а значит, все идет под фонограмму. А у него ведь контракт вживую играть и вообще имидж не таковского музыканта. Так игра стоящим членом оказалась фальшивкой и разоблачила идола.
— А может, и член не настоящий?
— Ну, то есть?
— Ну не стоял у него вовсе, высунул пластмассовый такой имитатор, знаешь, продаются в интимных магазинах.
— Но это все меняет, тогда возвращается возможность живого звука, ничего не записано заранее. Ведь то, чего живым членом не сделаешь, легче слабать на «фэндере» искусственным, я уверен.
Не зная, кто это говорит, и не догадываясь поднять голову, Глеб верил, что слышит голоса обуви, в которой копается. Надев что-то на ноги, он задвигал ими к двери и на лестницу. Если бы Глеб собрал группу для клубных выступлений, она бы называлась «Кайнозой». Зачем сейчас эта мысль? — строго спросил себя Глеб. — Зачем она вообще, я никакой группы не собираюсь собирать и никому не советую. Групп не слишком мало, а слишком много. И слишком много мыслей, которые нужны лишь затем, чтобы срочно понравиться самому себе. Рефлексия возвращается, значит, обезьянья химия выходит. Подъезд превратился в вечер, синий, как драгоценность.
В метро рядом с Глебом сел человек с газетой, крупно сообщавшей про «Спермодождь». Такое бывает, если верить заголовку, один раз в десять тысяч лет — сперма льется на землю и если попадет на кожу, то зачать от нее могут даже мужчины.
Глебу была отвратительна эта выдумка, эта газета, этот тяжелый, мутный дождь и потому он не мог оторваться от газеты попутчика, с чувством растущей тошноты косил вправо глазами, цепляясь за десять раз уже прочитанные крупные буквы.
— Зачем нам этот человек? — спросил один примат у другого, когда дверь за Глебом захлопнулась и стало можно перестать кривляться.