Король Завидий
Шрифт:
Другой, самый молодой, пролепетал:
— Это не собаки, господин капрал! Это… это оборотни! Или мертвецы!
— Молчать! — цыкнул капрал.
А вой всё громче, всё страшнее… Молодой солдатик затрясся:
— Господин капрал, ведь их простой пулей не возьмёшь, только серебряной…
— Твоя правда, — нехотя признал тот. — У кого есть при себе серебряные пули?
— Да откуда… — буркнул пожилой солдат.
Тогда капрал решил: «С людьми сражаться — куда ни шло. Но с нечистью, да к тому же ночью, пускай наш король сам воюет!»
И
— Кру-угом! Бего-о-м марш!
Никогда ещё эту команду не выполняли с такой охотой!
Едва оказавшись на своей стороне границы, капрал обратился к солдатам:
— Ну вот что: противник встретил нас массированным ружейным огнём. Вы — молодцы, отступили без паники и без потерь. Ясно?
— Так точно! — гаркнули те: не дураки были.
Вот капрал и доложил о доблестном отступлении офицеру, офицер — генералу, генерал — министру разведки боем, а уж тот — самому королю. Но поскольку отвечать за провал операции не хотелось никому, массированный ружейный огонь по ходу передачи сообщения превратился сперва в пулемётный, затем — в артиллерийский, и до короля известие дошло в таком виде:
— Наши воины в составе двенадцати солдат и капрала были встречены на границе ураганным артиллерийским огнём, после чего доблестно отступили без паники и без потерь!
Монарх кисло глянул на министра разведки боем:
— У соседа-то выходит, охрана границ поставлена как надо, и в армии не разлад, а полный порядок! Что же ты рассказывал, будто там разгоняют всех стоящих военных?
— Стало быть, разгоняют для отвода глаз, ваше величество! — не растерялся министр. — А потом снова сгоняют!
Король пожевал губами:
— М-да, покамест нам не след, наверно, с Невозданией это… связываться. Ладно. Капралу выдать медаль «За самые секретные заслуги перед отечеством» с тем, чтоб он носил её изнутри мундира и никому не показывал. Солдатам — водки, одну рюмку на всех. И ещё: шпионов за ложные сведения понизить в звании.
Медаль капрал снял уже через пару часов — неудобно, колется… Водки едва хватило, чтобы солдатам по губам помазать. Шпионов же в звании так и не понизили: что может быть ниже звания шпиона?
В Невоздании дело обернулось по-другому.
…Начальник заставы — не иначе как с похмелья — написал поутру донесение, из которого выходило, что простой солдат, к тому же инвалид, с горсткой вчерашних гражданских отбил ночью атаку то ли вражеской роты, то ли дивизии, то ли вообще целой армии.
Такое донесение, понятно, не могло не дойти до правителя страны.
— Как? Как он это сделал? — прочитав, ахнул Зариций.
— Верно, стратег-самородок, ваше величество, — отвечали ему. — Непризнанный гений военного искусства!
— Будет ему оценка по заслугам! — вскипел король. — В Дом Умников его!
Когда за Однопятом приехали из столицы, он, грешным делом, решил, что его хотят представить к награде. Когда люди в странных, никогда не виданных им мундирах вели его из караульной будки Дома Умников вниз по лестнице, он уже догадывался,
Его ткнули в спину, и он влетел внутрь. Хромая нога подвернулась; солдат едва не упал.
— Погодите, подлецы, — выкрикнул он, оборачиваясь, — вот узнает государь!
В этот миг из коридора выступил на свет стройный человек в сверкающих одеждах, в тонкой золотой короне.
— Государь знает, — промолвил Зариций почти мягко.
Солдата точно ударили прикладом под дых. Он только и смог выговорить:
— За что, ваше величество?
Ответа он не дождался, да так и стоял, уронив руки, пока дверь не закрыли.
Король опять провёл бессонную ночь. А солдат, когда его заперли, кулаком отёр глаза, скрежетнул зубами, улёгся на тюфяк, да и заснул. В первый раз за многие годы он проспал, сколько хотел. И ничего ему не снилось, а проснулся он оттого, что проголодался.
Вскоре ему спустили еду.
— Отличный паёк, — покушав, сказал Однопят.
Что правда, то правда: хлеб был свежайший, мягкий, мясо тоже. А что в мясе остренькая косточка попалась, так это хорошо. Пригодится, будет вместо шильца.
И солдат положил дочиста обглоданную косточку под тюфяк.
Однако неделю спустя пища уже не лезла ему в горло — помещение делало своё.
Сперва узник колотил в двери, громко требуя, чтоб его вывели на любые работы — пеньку трепать или камень дробить — и дали возможность покинуть на время эти стены.
…Потом стал просить, чтобы к нему в камеру кого-нибудь подселили — пусть вора или даже злодея, лишь бы рядом был живой человек.
…И наконец, принялся умолять своих невидимых тюремщиков, чтобы они отозвались, хоть бы выругались — только бы послышался человеческий голос. Солдат охрип почти до немоты, сбил кулаки до крови, но никакого отклика не получил.
Он попробовал молиться. Но ему всё казалось, что он обращается к самому себе.
И начал служивый мешаться в уме. Когда он пытался уснуть, шум крови в его ушах превращался в маршевый шаг огромной армии врагов. Чем крепче он зажмуривался, тем яснее их видел: они шли неведомо откуда бесчисленными полками, не таясь, не пригибаясь, с ружьями наперевес — прямо на него. Он размыкал веки, и враги исчезали, чтобы снова появиться, как только он опять попробует заснуть или просто прикроет глаза.
Настал день, когда узник не прикоснулся к пище, только глотнул воды.
На следующий день и миска, и кувшин вернулись полными.
На третий день Однопят даже не поднялся с тюфяка. Он лежал с открытыми глазами, но всё равно слышал мерный грохот шагов, теперь сопровождаемый барабанным боем и рёвом труб. Враги торжествовали победу. Что мог сделать один солдат против целой армии?..
И вдруг он услыхал новый звук. Будто кто-то работал крохотным буравчиком.
Это пришли тебя вызволять, сказало ему подступающее безумие.