Король живет в интернате
Шрифт:
Размышления его прервали девичьи голоса. Андрей увидел Светлану и еще двух девочек с ней. У всех на рукавах белели повязки с красными крестами. Андрей уже знал: это санитарная комиссия. Смотрят спальни. Светлана у них главная.
«Вот бы проверить на ней, — подумал Андрей. — Узнает меня или нет?» Он направился к спальне, где скрылись девочки, и заглянул в открытую дверь. Члены комиссии ходили по комнате, заглядывали в тумбочки, проводили пальцами по оконным рамам и спинкам кроватей. Но здесь жили бывалые интернатовцы — шестой класс «А», и строгие девочки ни к чему не могли придраться.
— Пошли дальше, — сказала Светлана. В дверях она чуть не столкнулась с Андреем. Скользнув по нему равнодушным взглядом, проговорила: — Пока одни пятерки у них. Лучше всех идут.
У Андрея немного отлегло от сердца: не узнала.
И все же весь этот день из головы у него не выходил черноглазый Сенька. И где бы ни был Андрей — а школе, во дворе, в общежитии, в столовой, — он неизменно помнил о нем. Эта беспрерывная настороженность, мысли все об одном и том же буквально измотали Андрея за день. Он уже не разговаривал, не шутил. Когда Митяй предложил пробраться после ужина в сад за яблоками, Андрей отказался.
— Эх, ты! А еще Королем назвался, главным! Сдрейфил!
— Ничего не сдрейфил, — вяло защищался Андрей. — Просто не хочу… Нету настроения, понимаешь…
Митяй не хотел понимать. Он лишь скривил в презрительной усмешке губы. Впрочем, Андрея мало заботило, что о нем подумает приятель.
Только на другой день к вечеру он несколько ожил. Была суббота, и все стали собираться по домам. Раиса Павловна, перед тем как разрешить Андрею идти, сказала:
— Кстати, Королев, чуть не забыла. Сходи в парикмахерскую. Ну зачем такие волосы отрастил! Как стиляга.
— Наголо? — испугался Андрей.
— Небольшой чубик можешь оставить. Только небольшой.
Дома
Дома его ждали. В комнате было прибрано, чисто, пахло пирогами. Нинка, повиснув у него на шее, крепко сцепила руки и не хотела отпускать. Ирина Федоровна прикрикнула на нее:
— Будет, будет! Задушишь.
На матери была зеленая шерстяная кофта, которую она надевала для гостей и по праздникам.
— Супу, Андрюша, не поешь? — спрашивала она. — Хороший суп, с бараниной. Или котлетку дать с картошечкой?
— Да я сыт. Честное слово. Недавно обедал.
— Ну, чайку тогда попьешь. Мы тут с Нинушкой пирогов с яблоками напекли.
Чай ему налили в голубую чашку с золотой каемочкой. Чашка эта, по словам Ирины Федоровны, принадлежала ее матери и потому хранилась как память. Брать ее никому не разрешалось. А варенья ему положили столько, что хватило бы на троих.
От такого внимания Андрей чувствовал себя стесненным. На расспросы отвечал солидно, коротко. А все повторял баском:
— Да вы сами чего не едите? Все мне подсовываете.
Стало темнеть. Включили свет. Ирина Федоровна принялась убирать посуду, а Нинка потребовала, чтобы он сел на диван и посмотрел «картины», какие она научилась рисовать в детском саду. Андрей с улыбкой рассматривал кривобокие дома, куцые елки, смеялся над забавными человечками с растопыренными пальцами, а сам думал: «Полтора месяца еще не прошло. Но, может быть, она приехала?»
Разыскав на шкафу, среди немногих запылившихся книг, журнал «Огонек» (когда-то взял у Евгении Константиновны и не возвратил), Андрей пригладил волосы и, сказав матери: «Я — минут на пятнадцать», вышел на лестницу. Постоял, послушал и надавил кнопку звонка.
— Кто там? — послышался встревоженный голос бабушки.
— Это я, я — Андрей. Из соседней квартиры. Помните? — приглушенным голосом сказал он.
— А-а! — обрадовалась Прасковья Ульяновна. Проходи, проходи, касатик. Давно тебя не видно.
В комнате — никого. Ваза, стоявшая обыкновенно с цветами, была пуста. Андрей понял: Евгения Константиновна не приехала. На всякий случай спросил: — А ваши еще не вернулись?
— Послезавтра жду. Павлуша телеграмму прислал. В понедельник, сообщает, приедут. Да и пора. Загулялись. Оно, конечно, приятно — курорты, море и все такое, да, как говорится, делу время, потехе час. Скорей бы. Совсем заждалась. Жду, а сама, Андрюшенька, переживаю. Боюсь чего-то…
— Чего же вам бояться?
— Да вот не знаю, как с Евгенией-то поладим. Сойдемся ли. И мала, говорят, птичка, да коготок востер. Боюсь ее. А как бы хотелось, чтобы по-хорошему, по-родному все было. Очень мне нравится здесь. И чисто, и тепло, и уютно. Только бы все по-людски, по-семейному…
Андрей с грустью смотрел на цветную фотографию Евгении Константиновны, на овальное зеркало, в которое она так любит глядеться, на безделушки, на флаконы с духами… Улыбнувшись, он растроганно проговорил:
— Не бойтесь, бабушка, все будет хорошо.
— Ох, ох, — вздохнула она. — Добро, кабы так-то… Вот не знаю, — оживилась она, ума не приложу, чего на обед им сготовить к приезду? Суп она любит или борщ?
Андрей тоже не знал этого.
— Вы цветы поставьте в вазу. У нее всегда цветы стояли…
Посидев еще с минуту, он простился. Журнал унес с собой.
Андрей спустился вниз, на улицу, и в нерешительности остановился. Дружков, что ли, проведать? Он поежился — было ветрено, прохладно. На проволоке поскрипывала лампа. Она раскачивалась на ветру, и желтоватый блин света от нее шарахался по кустам и деревьям, мотался из стороны в сторону. Где-то далеко-далеко натужно пыхтел паровоз — тащил на подъем товарняк. Андрей вернулся домой.
Странно, видел и не позвал…
Утром и горн не, тревожил, и будильник не звонил, но проснулся Андрей ровно в семь часов. Всего на минутку проснулся. С радостью подумал, что он дома, что не надо вставать и бежать на зарядку, не надо мести и натирать паркет в коридоре. Ничего не надо. Тихо, покойно дома. Посапывает во сне Нинка. Привычно, с легким шорохом, будто задевая какую-то пружинку, тикают на стене ходики — не спеша отсчитывают секунды. Андрей уснул.