Королева Маргарита
Шрифт:
Единственное, что омрачает мое счастье, – я очень беспокоюсь за тебя. Еще мальчиком ты начал воевать, и сейчас всем ясно, что ты в полной мере унаследовал от своего отца военный талант. Его гибель вселила в тебя жажду мести, а войне с протестантами не видно конца.
Когда тебе приходит пора уезжать на очередную осаду, я думаю, чем вдохновить тебя и уберечь от опасностей, и дарю тебе золотой крест, украшенный изумрудами. Ты благоговейно целуешь его, крестишься и молча сжимаешь мой подарок в руке. Я смотрю на твое движение и понимаю, насколько для тебя важна вера.
Я всегда считала себя ревностной католичкой, но ты – гораздо
По вечерам я подолгу смотрю на огонь свечи, иногда поднося к нему руки, чтобы почувствовать его жар. Мне приятно, когда он слегка обжигает кончики пальцев. Любовь, любовь! Гори, я буду следовать за твоим огнем, чего бы мне это ни стоило! Стены замков, листва старого сада, туманная вечерняя заря, огоньки свечей, цветы на гобеленах… Привычные ежедневные церемонии, назойливость слуг, неусыпное внимание и резкости матушки, странности братьев – все пустяки, все отходит на второй план. Все неважно, когда в душе живет любовь, я счастлива!
Ложь
Вот бы остаться вместе навсегда! О, наивная жажда освободиться из тюрьмы времени и вдвоем уйти в вечность… Влюбленные – даже в тюрьме влюбленные: глядя друг на друга, они не замечают стен и решеток – они вместе, и весь мир принадлежит им.
В те дни мы не догадывались, что мы оба в тюрьме, и наши тюремщики не сводят с нас глаз. Мы наслаждались свиданиями – то в замке, то в тени старого парка. Какое счастье – просто стоять рядом с тобой, прикасаться к тебе, видеть твои прекрасные глаза, такие теплые, когда ты смотришь на меня. Мы словно дикие олени, тонкие, грациозные, сильные – и такие незащищенные… Лай гончих псов, стрела – и все кончено. Но мы не думаем об этом. Мы забываем обо всем на свете, когда смотрим друг на друга. Смеемся, шутим, играем – или молчим, думая об одном и том же.
Ты поднимаешь тяжелую ветку, свисающую над тропой, пропускаешь меня вперед, и мы скрываемся в дальнем уголке парка, в чудесной зеленой тишине, как Адам и Ева. На свете больше нет никого, только мы и наша сказка, и пусть она никогда не кончается…
Мы с матушкой поехали к брату Анжу в Сен-Жан-д’Анжели, где он вел военные действия. Я так соскучилась по нему! Пока мы были в разлуке, я разобралась в своих чувствах. Уверена, что никаких страстных сцен между нами больше не будет. Второй раз подобное безумие невозможно. Но случившееся не оттолкнуло Анжу от меня – он по-прежнему мой самый близкий и любимый брат.
Я была уверена, что он тоже будет счастлив меня видеть. Поэтому меня до глубины души потрясло, как он меня встретил. Вместо теплой улыбки – высокомерный взгляд и сухое приветствие. Еще недавно такой дружелюбный и любезный, брат сделался отталкивающе холодным и надменным до грубости – и это после всего, что между нами было, и после всех моих усилий увеличить и без того непомерное расположение к нему нашей матери!
Когда появилась возможность поговорить наедине, я спросила его:
– Что случилось, мой брат? Вы совсем не рады моему приезду. Вы сердиты на меня?
– Ничего не случилось, сестрица Маргарита, – произнес он спокойно, даже вяло, чуть растягивая слова. Я сразу вспомнила детство: с таким же напускным равнодушием брат говорил со мной, когда сжигал в камине мои четки и часословы. А что он сожжет на этот раз? Во мне все сжалось от дурного предчувствия.
Брат некоторое время молчал, листая какую-то книгу в красном переплете. Потом закрыл ее, положил на стол и взглянул на меня сверху вниз своими большими темными глазами. Когда я посмотрела в них, мне показалось, что я заглядываю в глубокое темное подземелье, откуда тянет холодом. Ко мне вернулся детский страх перед братом.
– А в чем, собственно, дело, Маргарита? Вам что-то нужно от меня?
Я не смогла скрыть, как ошеломлена его словами. Но чем большее недоумение я показывала, тем отрешеннее и невозмутимее он становился.
– Ничего, мой брат, – выговорила я, вконец растерявшись, но все-таки попыталась взять себя в руки. – Просто я не понимаю, отчего вы так переменились ко мне. Я делала все, о чем вы меня просили, а вы так холодны со мной…
– Холоден? Ничуть.
– Вы любите меня, как прежде?
– Конечно, я люблю вас, как прежде, Маргарита, – произнес он таким тоном, что мне захотелось провалиться куда-нибудь. Меня охватило смятение.
– Но, признаться, мне неясно, чего вы от меня ждете, – продолжал он. – То, что вы сделали для меня, было вашим долгом, ведь вы моя сестра. Да это и легко было сделать.
Повисла тягостная пауза. Наконец брат нарушил тишину, неторопливо прибавив:
– Маргарита, я советую вам вспомнить наставления в вере, которые вы сами же когда-то мне давали. Recte facti fecisse merces est [11] . Разве вам что-то нужно сверх этого?
11
Наградой за доброе дело служит свершение его (лат.).
Я вышла от брата с чувством, что он ударил меня. Мое лицо горело. Я посмотрела на свои руки и заметила, что пальцы дрожат. Что произошло? Что случилось? Сам брат не мог так перемениться ко мне, кто-то повлиял на него. Но кто? И почему?
Этим вечером я обнаружила, что и моя мать стала так же холодна со мной, как Анжу. До этого они беседовали наедине. Что он сказал ей? Что? Я не могла спросить, потому что брат стоял тут же… Матушка велела мне идти спать, но я дождалась, когда брат уйдет, и спросила у нее:
– Что случилось, матушка? Мне кажется, вы недовольны мной. Не прогневила ли я вас чем-нибудь по неведению? Если это так, я сделаю все, чтобы загладить свою вину! Только скажите мне, в чем она заключается?
– Дочь моя, идите спать, – отозвалась мать тоном, говорившим куда больше слов. Ее голос звучал спокойно, совсем без гнева, но так, словно сегодня подтвердились ее давние подозрения.
– Матушка, но ведь я не смогу заснуть, пока не узнаю, в чем провинилась перед вами! Вы были так добры ко мне, уделяли мне столько внимания, и я от всего сердца старалась угодить вам! Если это не получилось, не отталкивайте меня, а позвольте исправить свою ошибку! Неужели моя вина настолько глубока, что я не заслуживаю даже этой милости?!