Королева Марго
Шрифт:
— Вот как?
— Но мне хочется думать, что половину своей признательности я должен отдать вам: ведь если совет подарить мне престол дали вы, значит, этим я обязан вам; хотя признаюсь: в глубине души мне больно грабить короля Наваррского.
— А вы, по-видимому, очень любите Анрио, сын мой?
— Да, да! С некоторых пор мы стали очень близки.
— И вы думаете, что он вас любит так же, как вы его?
— Надеюсь, мадам.
— Знаете, такая дружба очень назидательна, в особенности между принцами. Но придворные узы дружбы, милый Франсуа, считаются непрочными.
— Матушка, примите во внимание, что мы не только друзья, а почти братья.
Екатерина улыбнулась странной улыбкой:
— А разве короли бывают братьями?
— Но когда возникла наша дружба, мы не были королями; да никогда ни я, ни он и не должны были стать королями, вот почему мы полюбили друг друга.
— Да, но теперь обстоятельства сильно изменились.
— В чем?
— Ну как же! Кто сейчас может сказать, что вы оба не будете королями?
Нервная дрожь и внезапно покрасневший лоб Франсуа дали понять Екатерине, что удар ее пришелся прямо в сердце.
— Он? Анрио — король? — спросил герцог. — Какого же государства?
— Одного из самых великолепных во всем христианском мире.
— О чем вы говорите? — сказал герцог Алансонский, побледнев.
— О том, о чем хорошая мать должна сказать своему сыну, и о чем вы, Франсуа, не раз мечтали.
— Я? Я ни о чем не мечтал, мадам, клянусь вам! — воскликнул герцог.
— Охотно верю; дело в том, что ваш друг, ваш брат Генрих, как вы его зовете, только делает вид, что откровенен, а на самом деле очень ловкий, очень хитрый человек, который умеет хранить свои тайны гораздо лучше, чем вы свои, Франсуа. Например, говорил ли он вам когда-нибудь, что де Муи — это его поверенный в политических делах?
Произнося эти слова, Екатерина вонзила свой взгляд, как стилет, в душу Франсуа. Но, обладая одним достоинством или, лучше сказать, одним пороком — умением притворяться, герцог Алансонский стойко выдержал взгляд королевы-матери.
— Де Муи? — удивленно сказал он, как будто впервые слышал это имя по такому поводу.
— Да, гугенот де Муи де Сен-Фаль — тот самый, который чуть не убил Морвеля и, тайно разъезжая по Франции и по столице, переодеваясь то так, то эдак, ведет интригу и собирает армию, чтобы поддержать Генриха, вашего брата, против вашей родной семьи.
С этими словами Екатерина, не знавшая, что Франсуа осведомлен в этом не меньше, а даже больше, чем она, встала, собираясь величественно выйти.
Франсуа удержал мать.
— Матушка, — сказал он, — прошу вас: одно слово! Раз уж вы соблаговолили посвятить меня в ваши политические тайны, скажите: как же Генрих, с такими слабыми силами и мало кому известный, окажется в состоянии вести войну настолько серьезную, что может навредить моей семье?
— Ребенок, — сказала она с улыбкой. — Поймите, что у него уже есть опора — тридцать тысяч войска, а может быть, и больше; что по одному его слову эти тридцать тысяч разом вырастут, как из-под земли; не забудьте, что эти тридцать тысяч — гугеноты, иными словами — самые храбрые солдаты во всем мире. А затем… затем у него есть покровитель, поддержкой которого вы не сумели или не пожелали заручиться.
— Кто же это?
— Король! Король, который его любит и выдвигает; король, который из ненависти к своему брату, королю Польскому, и из презрения к вам ищет себе преемника. И только вы, слепец, не видите, что ищет он его не в своей семье.
— Сам король!.. Матушка, вы так думаете?
— Неужели вы не заметили, как он ласков с Анрио, «своим Анрио»?
— Верно, матушка, верно!
— А этот Анрио платит королю взаимностью и, забыв, что шурин хотел в Варфоломеевскую ночь пристрелить его из аркебузы, теперь ползает перед ним на брюхе и, как собака, лижет руку, которая его побила.
— Да, да, — пробормотал Франсуа, — я и сам заметил, как он покорен моему брату Карлу.
— Да, сын мой! Генрих умеет угождать ему во всем.
— И еще как! — подхватил герцог. — Анрио стало досадно, что король все время смеется над его невежеством по части соколиной охоты, так он решил заняться ею и, помнится, еще вчера — да, не раньше, чем вчера, — спрашивал, нет ли у меня каких-нибудь хороших руководств по соколиной охоте.
— Постойте, постойте, — сказала Екатерина, сверкнув глазами, точно озаренная какой-то мыслью, — и что вы ему ответили?
— Что поищу у себя в библиотеке.
— Отлично, — сказала Екатерина, — отлично! Надо ему дать такую книгу.
— Да я искал, мадам, но не нашел.
— Я найду!.. Найду я, а вы ее передадите как будто от себя.
— И что же из этого получится?
— Франсуа, вы мне верите?
— Да, матушка.
— Намерены вы слепо слушаться меня во всем, что будет относиться к Генриху, которого вы не любите, что бы вы там ни говорили?
Герцог Алансонский усмехнулся.
— А я не выношу, — прибавила Екатерина.
— Да, буду слушаться, — ответил герцог.
— Послезавтра приходите ко мне, я дам вам книгу, а вы отнесете ее к Генриху… и…
— И?..
— …и предоставьте Богу, Провидению или случаю довершить остальное.
Франсуа, достаточно хорошо зная свою мать, знал также и то, что не в ее обычаях было возлагать на Бога, Провидение или случай осуществление своих дружественных или враждебных замыслов; но он воздержался от дальнейших разговоров на эту тему, поклонился, как бы соглашаясь исполнить поручение, и вышел.
«Что она затевает? — думал молодой человек, поднимаясь по лестнице. — Не могу понять. Но ясно одно: она действует против нашего общего врага. Ну и пусть действует!»
В это время Маргарита получила через Ла Моля письмо от де Муи. Ввиду того что между двумя просвещенными супругами не существовало тайн в области политики, Маргарита распечатала и прочла это письмо. Видимо, письмо оказалось очень интересным, так как она сейчас же, пользуясь наступившей темнотой в коридорах Лувра, быстро пробралась потайным ходом, поднялась по винтовой лестнице, внимательно осмотрелась и легкой тенью проскользнула в переднюю короля Наваррского.