Королева Марго
Шрифт:
— Чего же вы хотите?
— Чтобы вы, ваше величество, во имя нашего родства послушались меня, чтобы во имя моей преданности, в которой вы убедитесь, ничего не делали сгоряча. Действуйте так, чтоб настоящий преступник, тот, кто в течение двух лет изменял вашему величеству в мыслях, рассчитывая изменить потом и делом, наконец был признан виновным на основании неопровержимых доказательств и наказан по заслугам.
Карл ничего не ответил, прошел к окну и отворил его: кровь стучала у него в висках. Затем, быстро обернувшись, спросил:
— Хорошо! Как поступили бы вы сами?
— Сир, — начал герцог Алансонский, — я бы велел оцепить Сен-Жерменский лес тремя отрядами легкой кавалерии, с тем чтобы они в условленное время, например часов в одиннадцать, двинулись облавой, сгоняя всех, кто окажется в лесу, к павильону Франциска Первого, который я, будто случайно, назначил бы местом сбора перед обедом. Затем я сделал бы вид, что скачу за соколом, а как только увидал бы, что Генрих отделился от охоты, — поскакал бы к месту сбора, где и застал бы его с сообщниками.
— Мысль хорошая, — сказал король, — велите командиру моей охраны прийти ко мне.
Герцог Алансонский вынул из-за колета серебряный свисток на золотой цепочке и свистнул. Явился командир. Карл подошел к нему и шепотом отдал ему распоряжения.
В это время его борзая Актеон, делая игривые скачки, схватила какую-то вещь, начала ее таскать по комнате и раздирать своими острыми зубами.
Карл обернулся и разразился ужасной руганью. Оказалось, Актеон схватил драгоценную книгу о соколиной охоте, существовавшую, как мы уже сказали, лишь в трех экземплярах на всем свете. Наказание соответствовало преступлению: Карл хлестнул арапником, и он со свистом обвился тройным кольцом вокруг собаки. Актеон взвизгнул и залез под стол, накрытый огромным гобеленом и служивший Актеону убежищем в подобных случаях.
Карл поднял книгу и очень обрадовался, увидав, что не хватало только одной страницы, да и та заключала не текст, а лишь гравюру. Он старательно поставил книгу на полку, откуда Актеон уже не мог ее достать. Герцог Алансонский смотрел на это с беспокойством. Ему хотелось, чтобы книга, выполнив свое страшное назначение, теперь ушла от Карла.
Пробило шесть часов. В это время король должен был сойти во двор, где теснились дамы и кавалеры, одетые в богатые одежды, верхом на лошадях в богатой сбруе. Сокольники держали на руке соколов в клобучках; у нескольких выжлятников висели через плечо рога — на случай если королю надоест охота с ловчими птицами и он захочет, как это не раз бывало, поохотиться на дикую козу или лань.
Король сошел вниз, предварительно заперев дверь в оружейную палату. Герцог Алансонский, горящим взглядом следивший за каждым его движением, видел, как он положил ключ в карман.
Сходя вниз, король остановился и приложил руку ко лбу. Ноги его дрожали, но и у герцога они дрожали не меньше, чем у короля.
— Мне кажется, — сказал герцог, — будет гроза.
— Гроза в январе? Ты с ума сошел, — сказал Карл. — У меня кружится голова, и я чувствую какую-то сухость в коже. Нет, просто я устал. — Потом тихо про себя прибавил: — Своею ненавистью и заговорами они меня убьют.
Но, как только король ступил во двор, свежий воздух, крики охотников, шумные приветствия ста приглашенных
Казалось, эти образцовые супруги так любили друг друга, что не могли расстаться.
Увидав Карла, Генрих поднял на дыбы лошадь и, заставив ее сделать три курбета, очутился рядом с королем.
— Ого, Анрио, — произнес Карл, — вы выбрали такую лошадь, как будто собрались скакать за ланью, а вам известно, что сегодня охота с соколами.
Затем, не дожидаясь ответа, он повернулся к собравшимся:
— Едем, господа, едем! Нам надо быть на месте охоты к девяти часам, — сказал он почти грозным тоном, нахмурив брови.
Екатерина смотрела из окна. Из-за приподнятой занавески виднелось ее бледное, прикрытое вуалью лицо, фигура в черном одеянии терялась в полумраке.
По сигналу Карла вся раззолоченная, нарядная, благоухающая компания участников охоты вытянулась лентой, чтобы проехать в пропускные ворота Лувра, и выкатилась лавиной на дорогу в Сен-Жермен, сопровождаемая криками толпы, приветствовавшей короля, который ехал впереди на белоснежной лошади, задумчивый и озабоченный.
— Что он вам сказал? — спросила Маргарита Генриха.
— Похвалил мою лошадь.
— И только?
— Только.
— Значит, он что-то знает.
— Боюсь, что да.
— Будем осторожны.
Свойственная Генриху хитрая улыбка озарила его лицо, как бы говоря Маргарите: «Будьте покойны, моя крошка».
Екатерина, как только вся охота выехала со двора, опустила занавеску. От нее не скрылись некоторые обстоятельства: и бледность Генриха, и его нервные вздрагивания, и перешептывания с Маргаритой.
Но бледность Генриха происходила оттого, что его мужество носило не сангвинический характер: во всех случаях, когда жизнь его ставилась на карту, у него кровь не приливала к мозгу, как обычно, а отливала к сердцу. Нервные вздрагивания были вызваны сухим приемом Карла, настолько отличным от всегдашней его манеры, что это сильно подействовало на короля Наваррского. Наконец, переговоры с Маргаритой объяснились, как мы знаем, тем обстоятельством, что в области политики муж и жена заключили между собой оборонительный и наступательный союз.
Но Екатерина истолковала эти обстоятельства по-своему.
— На этот раз, — прошептала она со своей флорентийской улыбкой, — я думаю, что дорогому Генриху несдобровать!
Чтоб убедиться в этом, она подождала четверть часа, пока охота выедет из Парижа, затем вышла из своих покоев, прошла коридором к винтовой лестнице, поднялась по ней и с помощью второго ключа открыла дверь в покои короля Наваррского.
Однако Екатерина тщетно разыскивала книгу по всем комнатам. Жадным взглядом осматривала столы, столики, полки и шкафы — все напрасно: книги, которая ее интересовала, не было нигде.