Королева Марго
Шрифт:
— Молчать! — крикнул король. — Все ясно. Генрих, — обратился Карл к королю Наваррскому, — даете слово не бежать?
— Даю, ваше величество.
— Возвращайтесь в Париж вместе с господином де Нансе и ждите распоряжений в своей комнате. А вы, господа, — сказал он двум дворянам, — сдайте ваши шпаги.
Ла Моль взглянул на Маргариту. Она улыбнулась.
Ла Моль сейчас же отдал шпагу ближайшему командиру. Коконнас последовал его примеру.
— Ну что ж, нашли де Муи? — спросил король.
— Нет, ваше величество, — ответил де Нансе, — или его не было, или он бежал.
— Плохо! — сказал король. — Едем домой. Мне холодно, и туман застилает мне глаза.
— Сир, это, наверное, от раздражения, — сказал Франсуа.
— Да, возможно. У меня какое-то мерцание в глазах. Где арестованные? Я ничего не вижу. Разве сейчас ночь? О-о! Боже, сжалься! Во мне все горит! Помогите! Помогите!
Несчастный король выпустил поводья, вытянул руки и опрокинулся назад; испуганные придворные подхватили его на руки.
Франсуа, один знавший причину мучительного недуга брата, стоял в стороне и вытирал пот со лба.
Король Наваррский, стоявший по другую сторону, уже под охраной де Нансе, с возраставшим удивлением смотрел на эту сцену и благодаря непостижимой интуиции, временами превращавшей его в какого-то прозорливца, говорил себе: «Эх! Пожалуй, было бы лучше, если б меня схватили во время бегства!»
Он взглянул на Маргариту, которая широко раскрытыми от изумления глазами смотрела то на него, то на короля. На этот раз король потерял сознание. Подвезли походную тележку, положили на нее Карла, накрыли плащом, снятым с одного из конников, и весь кортеж тихо направился в Париж, который утром провожал веселых заговорщиков и радостного короля, а вечером встречал короля умирающим, а мятежников — взятыми под стражу.
Маргарита, несмотря ни на что сохранившая способность владеть собой, в последний раз обменялась многозначительным взглядом со своим мужем, затем, проехав настолько близко от Ла Моля, что он мог ее услышать, обронила два греческих слова:
— M^e d`eid'e, — что означало: «Не бойся».
— Что она сказала? — спросил Коконнас.
— Она сказала, что бояться нечего, — ответил Ла Моль.
— Тем хуже, — тихо сказал пьемонтец. — Это значит, что дело наше плохо. Каждый раз, когда мне говорили для ободрения эту фразу, я получал или пулю, или удар шпагой, а то и цветочный горшок на голову. По-еврейски ли, по-гречески ли, по-латыни или по-французски — это всегда значило для меня: «Берегись!»
— Идемте, господа! — сказал лейтенант легких конников.
— Извините мою нескромность, месье: куда вы нас ведете? — спросил Коконнас.
— Вероятно, в Венсенский замок, — ответил лейтенант.
— Я бы предпочел отправиться в другое место, — сказал Коконнас, — но в конце концов не всегда идешь туда, куда хочешь.
По дороге король пришел в сознание и почувствовал себя лучше. В Нантере он даже пожелал сесть верхом на свою лошадь, но его отговорили.
— Пошлите за мэтром Амбруазом Парэ, — сказал Карл, прибыв в Лувр.
Он слез с повозки, поднялся по лестнице, опираясь на руку Тавана, и, придя в свои покои, приказал никого к себе не пускать.
Все заметили, что король Карл был очень сосредоточен; в пути он ни с кем не говорил, не интересовался ни заговором, ни заговорщиками, а все время о чем-то думал. Было очевидно, что его тревожила болезнь: заболевание внезапное, острое и странное, с теми же симптомами, что и у брата короля — Франциска II незадолго до его смерти.
Поэтому приказ короля — пускать к нему одного только мэтра Парэ — никого не удивил. Мизантропия, как известно, была основной чертой характера Карла IX.
Карл вошел к себе в опочивальню, сел в кресло, напоминавшее шезлонг, подложил под голову подушки и, рассудив, что мэтра Амбруаза Парэ могут не застать дома и он придет нескоро, решил провести время ожидания с пользой. Он хлопнул в ладоши, и сейчас же вошел один из телохранителей.
— Скажите королю Наваррскому, что я хочу с ним говорить, — распорядился Карл.
Телохранитель поклонился и пошел исполнить приказание.
Король откинул голову назад: мысли его путались от страшной тяжести в голове, кровавый туман застилал глаза; во рту все пересохло, и Карл выпил целый графин воды, так и не утолив жажды.
Он пребывал в каком-то дремотном состоянии, когда дверь отворилась и вошел Генрих; сопровождавший его де Нансе остался в передней.
Генрих, услыхав, что дверь за ним закрылась, сделал несколько шагов к Карлу:
— Сир, вы вызывали меня? Я пришел.
Король вздрогнул при звуке его голоса и бессознательно протянул ему руку.
— Ваше величество, — обратился к нему Генрих, стоя с опущенными руками, — вы запамятовали, что я больше не брат, а узник.
— Ах да, верно, — сказал Карл, — спасибо, что напомнили. Но мне помнится еще вот что: как-то раз мы с вами были наедине и вы мне обещали отвечать на мои вопросы чистосердечно.
— И я готов сдержать это обещание. Спрашивайте, сир.
Король смочил ладонь водою и приложил ко лбу.
— Что истинного в обвинении герцога Алансонского? Ну, отвечайте, Генрих.
— Только половина: бежать должен был сам герцог Алансонский, а я — сопровождать его.
— А зачем вам было его сопровождать? — спросил Карл. — Вы что же, недовольны мной?
— Нет, сир, наоборот; я мог только радоваться отношению ко мне вашего величества: Бог, читающий в сердцах людей, видит и в моем сердце, какую глубокую привязанность питаю я к моему брату и королю.
— Мне кажется противоестественным бегать от людей, которых любишь и которые любят тебя, — ответил Карл.
— Я и бежал не от тех, кто меня любит, а от тех, кто меня терпеть не может. Ваше величество, разрешите мне говорить с открытой душой?
— Говорите.
— Меня не выносят герцог Алансонский и королева-мать.
— Относительно Алансона я не отрицаю, — сказал Карл, — но королева-мать всячески проявляет к вам свое внимание.
— Вот поэтому-то я и боюсь ее, сир. И слава Богу, что я ее боялся!