Королева Марго
Шрифт:
— Ее?
— Ее или окружающих ее. Вам известно, сир, что иногда несчастьем королей является не то, что им чересчур плохо угождают, а то, что угождают слишком рьяно.
— Говорите яснее, вы сами обязались говорить все.
— Как видите, ваше величество, я так и поступаю.
— Продолжайте.
— Ваше величество, вы сказали, что любите меня?
— То есть я любил вас, Анрио, до вашей измены.
— Предположите, сир, что вы продолжаете меня любить.
— Пусть так.
— Раз вы меня любите, то вы, наверное, желаете, чтоб я был жив, да?
— Я был бы в отчаянии, если бы с тобой случилось какое-нибудь несчастье.
— Так вот, ваше величество, вы уже два раза могли прийти в отчаяние.
— Как так?
— Да, сир, два раза только Провидение спасло мне жизнь. Правда, во второй раз Провидение приняло облик вашего величества.
— А в первый раз чей облик?
— Облик человека, который был бы очень изумлен тем, что его приняли за Провидение, — облик Рене. Да, сир, вы спасли меня от стали…
Карл нахмурился, вспомнив, как он увел Генриха на улицу Бар.
— А Рене? — спросил он.
— Рене спас меня от яда.
— Фу! Тебе везет, Анрио: спасать — это не его ремесло, — сказал король, пытаясь улыбнуться, но от сильной боли не улыбка, а судорога пробежала по его губам.
— Итак, сир, меня спасли два чуда: одно — раскаяние Рене, другое — доброта вашего величества. Должен сознаться, я боюсь, как бы Бог не устал делать чудеса, поэтому я и решил бежать, руководясь истиной: на Бога надейся, а сам не плошай.
— Отчего же ты не сказал мне об этом раньше, Генрих?
— Если бы я сказал об этом вам даже вчера, я был бы доносчиком.
— А сегодня?
— Сегодня — другое дело; меня обвиняют — я защищаюсь.
— А ты уверен в первом покушении?
— Так же, как во втором.
— И тебя хотели отравить?
— Пытались.
— Чем?
— Опиатом.
— А как отравляют опиатом?
— Спросите у Рене, сир: раз отравляют и перчатками…
Карл насупился, но постепенно лицо его разгладилось.
— Да, да, — говорил он, как будто разговаривая сам с собой, — всем тварям, по самой их природе, свойственно бежать от смерти. Так почему же не делать сознательно того, что делается по инстинкту?
— Итак, довольны ли вы, ваше величество, моею откровенностью и верите ли, что я сказал вам все?
— Да, Анрио, да, ты хороший малый. И ты думаешь, что те, кто желает тебе зла, еще не угомонились и будут впредь покушаться на твою жизнь?
— Сир, каждый вечер я удивляюсь, что еще живу.
— Они знают, как я тебя люблю, Анрио, поэтому-то они и хотят тебя убить. Но будь спокоен — они понесут наказание за свою злую волю. А теперь ты свободен.
— То есть я могу уехать из Парижа, сир? — спросил Генрих.
— Нет-нет; ты знаешь, я не могу обойтись без тебя. А! Тысяча чертей! Надо же, чтобы при мне был хоть один человек, который меня любит.
— В таком случае, если вы, ваше величество, хотите меня оставить при себе, то окажите мне одну милость…
— Какую?
— Оставьте меня здесь не под видом друга, а под видом узника.
— Узника?
— Да. Разве вы не видите, что ваша дружба губит меня?
— И ты желаешь, чтобы я тебя возненавидел?
— Только для вида, сир. В такой ненависти мое спасение: до тех пор, пока они будут думать, что я в немилости, они не станут торопиться умертвить меня.
— Не знаю, Анрио, каковы твои желания, — промолвил Карл, — не знаю, какая у тебя цель, но если твои желания не осуществятся, если ты не достигнешь поставленной тобой цели — я буду очень удивлен.
— Значит, я могу рассчитывать на то, что король будет относиться ко мне строго?
— Да.
— Тогда я спокоен… Что прикажете сейчас, ваше величество?
— Ступай к себе, Анрио. Я болен; пойду посмотрю своих собак и лягу в постель.
— Сир, — сказал Генрих, — вашему величеству надо было бы позвать врача; ваше сегодняшнее нездоровье, может быть, серьезнее, чем вы думаете.
— Я послал за мэтром Амбруазом Парэ.
— Тогда я ухожу, чувствуя себя спокойнее.
— Клянусь душой, Анрио, — прошептал король, — из всей моей семьи ты, кажется, один на самом деле меня любишь.
— Это ваше искреннее убеждение, сир?
— Честное слово дворянина.
— Хорошо! В таком случае поручите господину де Нансе стеречь меня как человека, который настолько прогневил своего короля, что не проживет и месяца: это единственное средство, чтобы я мог любить вас долго.
— Де Нансе! — крикнул Карл.
Вошел командир королевской охраны.
— Я отдаю вам в руки, — сказал ему король, — самого важного государственного преступника; вы мне ответите головой за его сохранность.
И Генрих с унылым видом пошел вслед за де Нансе.
III
АКТЕОН
Оставшись один, Карл очень удивился, что к нему не пришел ни один из его верных друзей; а два его верных друга были — кормилица Мадлен и борзая Актеон.
«Кормилица, наверное, пошла к какому-нибудь знакомому гугеноту петь псалмы, — подумал он, — Актеон же все еще дуется за то, что я сегодня хлестал его арапником».
Карл взял свечу и прошел к кормилице. Ее не было дома. Читатель, наверное, помнит, что из комнаты Мадлен дверь вела в оружейную палату. Карл подошел к этой двери, но, пока он шел, у него опять начались боли — они вдруг появлялись и сразу проходили; сейчас было такое ощущение, точно в его внутренностях ковыряли каленым железом. Неутолимая жажда мучила его; на столе он увидел чашку с молоком, выпил его залпом и почувствовал облегчение. Карл опять взял свечу, которую поставил до этого на стол, и вошел в оружейную палату.