Королева Марго

Дюма Александр

— Да-а! Лань спасается бегством. Кажется, ты прав.

— Раз она спасается бегством, значит, слышит то, чего не слышишь ты.

Вскоре глухой, чуть слышный шорох пронесся по траве; для малоразвитого слуха это был ветер; для наших всадников — отдаленный галоп лошадей.

Ла Моль мгновенно вскочил на ноги:

— Это сюда! Тревога!

Коконнас встал спокойнее; казалось, живость пьемонтца переселилась в душу Ла Моля и, наоборот, — его беспечность перешла в друга. Было заметно, что один действовал с воодушевлением,

а другой — неохотно.

Наконец ритмичный, ровный топот уже отчетливо дошел до слуха обоих, послышалось лошадиное ржание; их лошади, стоявшие оседланными в десяти шагах от них, насторожили уши, и тотчас по тропинке промчалась белым призраком фигура всадницы, обернулась и, подав им какой-то знак, скрылась.

— Королева! — вскрикнули оба разом.

— Что это значит? — спросил Коконнас.

— Она сделала рукой так, — ответил Ла Моль, — что значит: «Сейчас».

— Она сделала так, — возразил Коконнас, — что значит: «Уезжайте».

— Ее знак обозначает: «Ждите меня».

— Ее знак обозначает: «Спасайтесь».

— Хорошо, — сказал Ла Моль, — пусть каждый действует по своему убеждению. Ты уезжай, а я останусь.

Коконнас пожал плечами и снова улегся на траву.

В ту же минуту со стороны, противоположной той, куда умчалась королева, по той же тропке проскакал, отдав поводья, отряд всадников, в которых оба друга узнали пылких, непримиримых протестантов. Их лошади скакали, как те кобылки, о которых говорится в книге Иова. Всадники мелькнули и исчезли.

— Черт! Дело серьезное! — сказал Коконнас, вставая. — Едем в павильон Франциска Первого.

— Ни в коем случае! — ответил Ла Моль. — Если наше дело открылось, то все внимание короля будет прежде всего обращено на этот павильон! Ведь общий сбор назначен там.

— На этот раз ты абсолютно прав, — пробурчал Коконнас.

Едва пьемонтец произнес эти слова, как между деревьями молнией промелькнул какой-то всадник и, прыгая через водомоины, кусты, поваленные деревья, доскакал до молодых людей. В этой безумной скачке он правил лошадью только коленями, а в руках держал по пистолету.

— Де Муи! — тревожно крикнул Коконнас, сразу став беспокойнее Ла Моля. — Де Муи бежит! Значит, надо спасаться!

— Живей! Живей! — крикнул гугенот. — Удирайте; все пропало! Я нарочно сделал крюк, чтобы вас предупредить. Бегите!

Так как де Муи все это крикнул на скаку, то был уже далеко, когда Ла Моль и Коконнас вполне усвоили значение его слов.

— А королева? — крикнул ему вслед Ла Моль.

Но вопрос молодого человека повис в воздухе: де Муи уже не мог его услышать, а тем более — ответить.

Коконнас сразу принял решение. Пока Ла Моль стоял, не двигаясь и следя глазами за де Муи, мелькавшим вдалеке среди ветвей, которые то раздвигались перед ним, то вновь смыкались, Коконнас побежал за лошадьми, привел их, вскочил на свою

лошадь, бросил поводья от другой на руки Ла Молю и приготовился дать шпоры.

— Ну же! Ну! Ла Моль! Ты слышал, что кричал де Муи: «Бегите!» А де Муи зря не скажет! Бежим! Бежим, Ла Моль!

— Подожди, — ответил Ла Моль, — ведь мы сюда явились ради какой-то цели.

— Во всяком случае, не ради той, чтоб нас повесили! — настаивал Коконнас. — Советую не терять времени. Догадываюсь: ты сейчас займешься риторикой и начнешь толковать на все лады понятие «бежать», говорить о Горации, бросившем свой щит, и об Эпалинонде, который вернулся на щите. Я же говорю тебе просто: когда бежит де Муи де Сен-Фаль, каждый имеет право убежать.

— Ему не поручали увезти королеву Маргариту, — возразил Ла Моль, — и де Муи де Сен-Фаль не влюблен в нее.

— Дьявольщина! И хорошо делает, раз эта любовь внушает те глупости, какие ты, я вижу, намерен совершить. Пусть пятьсот тысяч чертей унесут в преисподнюю любовь, которая может стоить жизни двум честным людям! «Смерть дьяволу!» — как говорит король Карл. Мы, дорогой мой, заговорщики, а когда заговорщикам не повезло — им надо утекать. Садись! Садись, Ла Моль!

— Беги, я тебе не мешаю, а даже прошу. Твоя жизнь дороже моей. Так и спасай ее.

— Лучше скажи: «Коконнас, пойдем на виселицу вместе», но не говори: «Коконнас, убегай один».

— Нет, дорогой мой, — возразил Ла Моль, — веревка — это для мужиков, а не для таких дворян, как мы.

— Я начинаю думать, — сказал Коконнас, — что недаром совершил один предусмотрительный поступок.

— Какой?

— Подружился с палачом.

— Ты стал зловещим, дорогой Коконнас.

— Ладно, что мы будем делать? — раздраженно спросил пьемонтец.

— Найдем королеву.

— Где?

— Не знаю… Найдем короля!

— Где?

— Не знаю. Но мы найдем их и вдвоем сделаем то, чего не смогли или не посмели сделать пятьдесят человек.

— Ты играешь на моем самолюбии, Гиацинт, это плохой знак!

— Тогда — на лошадей, и бежим.

— Вот так-то лучше!

Ла Моль повернулся к лошади и взялся за седельную луку, но в то мгновение, когда он вставлял ногу в стремя, чей-то повелительный голос крикнул:

— Стой! Сдавайтесь!

Тотчас из-за деревьев показалась голова, потом другая, потом еще тридцать; это легкие конники, спешившись и двигаясь ползком сквозь вереск, обыскивали лес.

— Что я тебе говорил? — прошептал Коконнас.

Ла Моль ответил каким-то сдавленным рычанием.

Конники были еще шагах в тридцати от двух друзей.

— Слушайте, в чем дело? — крикнул Коконнас лейтенанту конников.

Лейтенант скомандовал взять их на мушку. В это время Коконнас шепнул Ла Молю:

— Садись! Еще есть время. Прыгай на лошадь, как делал сотни раз, и скачем.